Татьяна Василевская - Если бы

Два года назад Вован даже не предполагал, что будет так скучать по подруге юности. По мальчишкам, которые были для него, если и не как собственные дети, то, по крайней мере, как любимые племянники немного эксцентричного дядюшки. Вован злился и обижался, что Вера уехала. Уехала от того, что произошло, от себя, от своей боли. Нет боль она увезла с собой, что бы справиться с ней там, далеко от дома, в новом месте, где ни что не будет ежесекундно напоминать о случившемся. После гибели лучшего друга, мужа Веры Ковальской, Вован чувствовал себя сломленным, раздавленным, как будто у него вырвали кусок сердца. Как будто его лишили части собственной жизни, части его души. Он понимал, что та боль которую испытывает Вера еще сильнее, что ей тяжелее чем ему в десять, а может в тысячу раз. Кто знает как измерять боль от потери? Вован понимал, что не прав, что его обида глупая и эгоистичная и от этого злился еще сильнее. На себя, на Серегу, на Веру, на весь мир. На всю эту чертову несправедливую, неправильную, мерзопакостную жизнь, которая забирает самое лучшее, самое дорогое, оставляя взамен ничего незначащее и никому не нужное. Вера много раз звала его приехать. Повидать мальчишек, навестить ее. Но Вован каждый раз отказывался. Говоря, что занят, находя всякие дурацкие отговорки, упрямо предлагая ей самой приехать в Москву. В конце концов его мать, Алина Николаевна, страшно соскучившись по близким и дорогим, Верочке и ее мальчикам, отправилась к ним в гости.

— Не понимаю, чего ты не хочешь поехать? — спрашивала она сына. — Я же вижу как ты скучаешь. Сережу уже не вернешь. Верочка правильно сделала, что уехала. Здесь ей было слишком тяжело. Даже хорошо, что ей тогда предложили эту работу.

— Да ничего я не скучаю. Вот еще! С чего ты вообще это выдумала. Надо будет, сама приедет. А у меня работы, между прочим, полно. Некогда мне по всяким там заграницам разъезжать. Я может патриот. Не то, что некоторые. — упрямо заявил Вован. Алина Николаевна неодобрительно покачала головой.

— Ну и сиди тут. А я поеду. Проведаю Верочку и ребят. Они же, все равно, что родные нам. У тебя ни семьи, ни детей. Ты так до конца дней собираешься один прожить?

— И, что? Ты думаешь я очень переживаю, что никто не пилит меня с утра до вечера и никто не пытается разобрать мой компьютер на тысячу частей, вопя при этом: «Папа, папа! А вот этот провод для чего здесь нужен?». Нет! Уверяю тебя, что я вполне прекрасно себя ощущаю, и я вполне самодостаточная личность, что бы не нуждаться в няньке завязывающей мне галстук и указывающей куда мы едем в отпуск и сколько бутылок пива мне можно взять из холодильника.- Вован гордо посмотрел на мать. Видя, что она не собирается зайтись от восторга от его самодостаточности и самостоятельности и закричать: «Конечно, сынок! Ни какая жена и дети тебе не нужны. Ты как всегда прав. Они отравят твою счастливую наполненную глубоким смыслом жизнь милого самовлюбленного эгоиста.» -Вован фыркнул. — Да поезжай, поезжай. Вот увидишь, как тебе через три дня все надоест и ты сама захочешь домой.

Алина Николаевна прогостила у Веры полтора месяца и вернулась помолодевшая и счастливая. На рассказы матери о том как чудесно она съездила, как рада была повидать всех и как хорошо они провели время Вован заявил :

— Конечно, разве ты признаешься, что там была скука смертная, вы все друг другу надоели до чертиков и ты, только из вредности и назло мне проторчала там больше месяца.

На самом деле Вован жалел, что не поехал. Но признать это, признать, что скучает означало сдаться. Означало перестать дуться и обижаться. А ему необходимо было винить кого-то, пусть даже и Веру, в том, что он остался один. Потому, что это помогало преодолеть боль, помогало заполнить образовавшуюся в душе пустоту. Только сейчас, почти два года спустя, боль понемногу утихла и начала превращаться в ноющую, не заживающую рану. Но все же стало легче. Вован перестал ловить себя на том, что после какого-нибудь интересного или забавного события в его голове непроизвольно возникала мысль: «Надо Сереге рассказать! Во посмеемся, это же надо такое…» или «Серега вообще обалдеет, надо будет вечером звякнуть…» Каждый раз после этих мыслей, появлявшихся в голове по привычке, как рефлекс, выработанный на протяжении многих лет, становилось ужасно тошно и появлялось ощущение, что в глаза сыпанули песка. Постепенно Вован научился одергивать себя сразу же, как только мысль только еще начинала формироваться в мозгу. Но совсем отучиться от этой, ставшей ему ненавистной привычки, удалось только недавно. И вот сегодня дурацкая встреча в парке, когда он, обознавшись, принял за Веру незнакомую женщину, всколыхнула в нем почти уснувшие воспоминания. Все накатило по новой. Может и не надолго. Но это очень больно. Он не хочет этого. В большом зеркале прихожей отражалась спальня матери, бывшая их с отцом спальня. На тумбочке возле кровати лежал альбом с фотографиями. Вован прекрасно знал, что это фото Серегиной семьи. Веры, детей, самого Сергея. Там они все вместе или по отдельности. Дома, на отдыхе, с друзьями. Мать часто смотрела его. Вздыхая, вспоминая прошедшие счастливые дни, когда все были счастливы, когда жизнь еще не изменила их всех раз и навсегда. Алина Николаевна гладила рукой картинки из прошлого, проводила дрожащими пальцами по изображениям дорогих любимых лиц, смахивая слезы, грустно вглядываясь сквозь время, в прошедшие невозвратимые дни. Вован не понимал зачем изводить себя, но видимо матери было так легче. Видимо она старалась хоть ненадолго вернуться туда где все было хорошо, пусть даже только мысленно. Оглянувшись на кухню, Вован воровато прокрался в спальню и взял в руки альбом. Он ни разу не заглянул в него с момента трагедии. Постояв несколько секунд, размышляя, о том стоит ли вообще это делать, он все же открыл альбом где-то на середине. Серые глаза и широкая улыбка. Коротко стриженные темные волосы. Радостно улыбаясь с фотографии на Вована смотрело лицо друга. Рядом фотография, где Сергей смеется, держа Веру на руках. Она тоже хохочет, запрокинув голову назад. Оба они такие счастливые. Вован вспомнил какие мертвые у Веры были глаза во время похорон. Ничего не осталось в них от этой хохочущей на руках у своего мужа женщины. Вован со злостью захлопнул альбом. К черту эти дурацкие фотографии. Зачем их вообще придумали. Что за глупость пытаться сохранить прожитые мгновения жизни. Ничего нельзя вернуть. Можно только бесконечно вздыхать над прошлым, ковыряя и ковыряя старые раны, как изощренная разновидность мазохизма. Что бы уж можно было в любой момент, пойти и насладиться собственными мучениями по новой. Вован быстро вышел и из материнской спальни и прикрыл за собой дверь, что бы полностью отгородиться от проклятого альбома с его содержимым.