Наталия Ким - По фактической погоде

Сын обещание выполнил, она никогда и не узнала больше ничего о том мальчике, как не узнала и того, что сделала с ним компания выпивших и науськанных сыном подростков. И только много лет спустя, когда ОЖ уже умерла, сын нашел ее дневник — она вела его всего одиннадцать дней, за время той самой болезни. Так он узнал, что его приятель на мать не покушался и что все было совсем не так, как он думал. Он прислал этот дневник в редакцию журнала психологу с вопросом «как мне ее забыть?». О том, как ее простить, а главное, как простить себе то, что он сделал, гонимый жаждой мести за единственного на тот момент близкого человека в жизни — он не спрашивал.

Жила-была Одна Женщина, но тут не столько про нее речь, сколько про Одного Мужчину (ОМ), с которым ОЖ училась на журфаке в начале 90-х. Это был всем прекрасный молодой человек, поступивший в универ после армии и рабфака. Он приехал из маленького городка Нижняя Салда, был штампованно красив — высок, синеглаз, густобров, белозуб и очень располагал к общению. Добрый, открытый, отзывчивый, обаятельный и — как бы это внятней выразить — сразу было понятно, как он девственно чист и неопытен. И запала на эту нетронутость центровая раскрасавица курса, и ОМ тоже влюбился по уши. ОЖ и ОМ не то чтобы дружили, поэтому когда ОЖ сказали, что ОМ внезапно отчислился и пропал из поля зрения всех, кто с ним общался, она удивилась, но быстро забыла об этой информации — ей было не до того, она мучалась токсикозом, собираясь стать матерью-одиночкой, искала работу, переводилась на вечернее и так далее. Прошло ровно десять лет, и раз в коридорах одного информационного агентства ОЖ и ОМ столкнулись нос к носу, принужденно засмеялись и пошли в кафе. ОМ за это время заматерел, забрутальнел, глаза его из синих превратились в свинцовые, он больше отмалчивался и неприятно кривился на щебетание ОЖ об общих знакомых. Разговор не получался, и тогда ОЖ почувствовала, что он прям вот сидит и ждет вопроса о том, что же тогда-то случилось с ним, зачем он ушел из университета. И ОМ рассказал. Майским вечером возлюбленная девица внезапно пригласила ОМ домой, сказала — пойдем ко мне, моих нет дома. ОМ оробел страшно, но пошел. И случился с ним натуральный стресс сразу от всего — зеркального лифта, профессорской квартиры, гигантской библиотеки, высоких потолков, абрикосового унитаза и туалетной бумаги в тон… «Что я видел там, в своей Нижней Салде, ты понимаешь? Нет, куда тебе, „Маскваааа“, ты ж тоже… столичная бэйба, белая кость, малиновая кровь..!» (Воспоминания давались ОМ нелегко, ОЖ было приготовилась обижаться, но поняла, что он того даже не заметит и продолжала слушать). Опытная барышня сразу взяла кавалера за живое и недвусмысленно подтолкнула к ванной. ОМ подчинился, стал лихорадочно сдирать с себя все и вдруг оторопел, потому что на нем, как оказалось, в тот день были «зеленые семейные трусы до колен. Сатиновые. Бабушка мне пошила, я в них армию прошел». ОМ понял, что он не может выйти к ней, столичной этуали, красавице и отличнице, «в этих кошмарных обносках». ОМ не нашел ничего лучшего, как запереться в ванной и не отвечать на вопросы, стуки, просьбы и угрозы барышни. Бедняга просидел в этой фисташковой ванной пять (!!!) часов. «Когда она перестала умолять, стращать милицией и плакать, я услышал, как хлопнула дверь. Пулей вылетел из квартиры, это было уже под утро. Когда доехал до общаги, меня вырвало. Я заснул, а потом пил несколько дней». Оскорбленная дева постаралась от души — ославила синеглазого нижнесалдинца, с одной стороны, насильником, с другой — импотентом, он не вынес пошлых вопросов сокурсников и забрал документы, пошел работать, так и не получив высшего образования… ОМ еще выпил, ОЖ молчала. Она хотела, конечно, спросить его, что мешало ему, ну, там, обернуться полотенцем или не оборачиваться, а просто выйти… но потом она подумала, что никогда не сможет представить себя на месте девственника, нечеловечески комплексующего от своей провинциальности перед уверенной столичной красоткой. Говорить больше было не о чем, они не обменялись телефонами, попрощались и разошлись каждый в свою жизнь. ОЖ в общем пожалела ОМ, такого вот кислотно озлобленного, но при этом не могла отделаться от мысли о том, что же та девушка передумала за эти пять часов, чего только ни вообразила, как боялась, как ругала себя наверное, причем точно не зная, за что. ОЖ пришла к выводу, что сколько бы причин такого поведения она ни придумала, среди них точно не было зеленых трусов. И никто бы никогда не додумался. С тех пор ОЖ, пытаясь объяснить кому-либо бессмысленность додумывания за других и анализирования причин чьих бы то ни было (не)поступков, рассказывает эту историю про зеленые трусы, которая могла закончиться только так, как закончилась, и никак иначе.