Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

Мама не открывала глаз, не узнавала их. Единственные слова, которые она чуть слышно произнесла, были:

— Какая жестокость…

Котик сидел возле ее постели неотступно, не отошел ни на час. Он был совсем маленький, поникший. Одной рукой он вцепился в волосы, другой все гладил мамину руку, повторяя голосом, от которого у Саши перехватывало горло:

— Мамочка… Мамочка…

После похорон братья едва узнавали друг друга, так переменились оба. Саша осунулся, стал много серьезнее, пытался присматривать за братом. Но это удавалось плохо. Котик забросил учебу, пропадал неведомо где и неведомо с кем, и призвать его к порядку не удавалось.

А через месяц он — через своих сомнительных друзей, нашел того, кто оставил их сиротами.

Саше казалось, что это страшный сон. Не мог, не мог Котик носить с собой нож, не мог ударить живого человека в горло… Тем более — добить…

На суде Котик сидел, опустив голову на руки, не глядя ни на кого. На вопросы отвечал не сразу, судя по всему — соображал плохо. Когда же ему дали последнее слово, он прокричал тоненьким, мальчишеским голосом:

— Да, убил! И еще раз убил бы, если б мог! Не жалею… Не могу… Делайте со мной что хотите!

Он получил десять лет. В лагере его вторым именем стала археологическая кличка — Кистень. Удар у него был тяжелым и не миновал цели.

Первую работу после выхода из колонии, Кистеню дала мамина подруга — преподаватель университета Галина Ивановна Вишневская. За два археологических месяца удалось заработать достаточно, чтобы снять ветхий дом в частном секторе.

— Ты тут, малый, приберись маленько, — сказал хозяин, вручая ключ. Жил он на другом конце города, развалюху использовал как дачу. Но деревянные дома, где не было постоянных хозяев, сплошь и рядом — жгли, а урожай воровали. Так что много выгоднее было домик сдать.

Первые дни Кистень только тем и занимался, что выносил полусгнивший хлам и сжигал его в огороде. Соседи сначала косились настороженно, но потом успокоились. Молчаливый парень от костра не отходил, пока не погаснут последние угли. Только заметили соседи: он будто все время зяб — тянул руки над пеплом, в котором уже и искр не было, ловя последнее тепло.

Сад был не в лучшем состоянии, чем дом. В щели забора свободно заходили собаки, и гуляли в зарослях лебеды и лопухов, высотою в человеческий рост. Но уничтожать зеленую стену у Кистеня рука не поднималась. Стена эта отгораживала его от улицы.

Нужно было идти к людям — как-то выстраивать жизнь, искать новую работу. Но Кистень все оттягивал этот момент. Ему пока было трудно с людьми.

Целыми днями он лежал — в чистом и пустом теперь доме — на кровати, закинув руки за голову. Поднимался раз в день, чтобы сварить несколько картошек «в мундире» и вскипятить чаю.

По вечерам Кистень сидел на крыльце, курил. Или просто бездумно закрывал глаза, подставлял лицо ветру, даже сквозь сомкнутые веки, ощущая бег ветвей, колыханье листвы. Дышалось ему удивительно легко, казалось — он вдыхает свободу.

Одна была у него тоска — об этой девочке, о Светлане. Но мог ли он отягощать своей искалеченной судьбой чью-то жизнь? Тем более — ее… Нет и нет.

Но она ему снилась почти каждую ночь. Иногда он просто ощущал ее руку — на своей. Раньше ему так снилась мама. У нее были такие же руки — мягкие, в которых, вроде, и силы нет. Почему же его — битого, стреляного, все на свете прошедшего — тянуло прижаться к этим ладоням и заплакать? И чтобы его как маленького, погладили по голове и сказали, что все еще будет хорошо… Пусть это не сбудется никогда, но хоть на мгновение поверить…

Иногда он встречался со Светой во сне так, как они могли бы встретиться наяву. Они снова были в археологичке, и лежали на берегу залива. Рядом Волга несла тяжелые свинцовые волны, а в заливе вода была неподвижна, и отливала изумрудом, как в старинных каналах.

Кистень пытался отвлечься, но лицо Светы неотступно стояло перед ним. Он видел ее приоткрытые губы, ощущал запах ее кожи, влажной после купанья. Она была частью его и каждый раз, просыпаясь, он поднимался мучительно, как раненый, и убеждал себя, что вопреки законам, половина человека тоже может жить.

Новой работы он не мог найти долго. Всех отпугивала его судимость. Наконец, Кистеня взяли дворником, решив, что метлу и лопату можно доверить даже бывшему уголовнику.

Ему нравилось чистить снег. Весь день промолчать. Летели комья снега, у края расчищенной дорожки вырастала снежная стена. Кистень вспоминал, как маленький гулял с мамой. Ее старое черное пальто с песцовым воротником, узорные варежки, которые она сама вязала… Мама держала Котика за руку.