Юлия Гурина - Мы же взрослые люди [litres]

Ринат сел рядом и крепко ее обнял. Нина билась в его руках, вырывалась, сучила ногами, била его ногами. Стон превратился в крик. С выдохами, как во время боевых соревнований.

– Девочка моя. Девочка моя. Тебе сейчас очень больно, невыносимо. Девочка моя. Все утрясется, все уладится. Все будет хорошо. Нина, она есть, она есть, эта любовь. У тебя все получилось. Все получилось, Нина. Девочка моя, – Ринат говорил тихим шепотом, – поплачь, моя девочка, выпусти все это, выпусти, тебе скоро станет легче, станет легче, я тебе обещаю, ты все решишь, я помогу тебе, все уладится. – Ринат повторял эти слова снова и снова. Снова и снова. Пока Нина не утихла.

Он сидел, гладил ее по волосам и повторял, повторял, повторял.

Нина постепенно пришла в себя и ощутила огромное опустошение, усталость, бессилие. Но уже спокойное бессилие, которое не влекло за собой боли. Нина повернулась к Ринату и положила голову ему на плечо. Обняла его. И почти уснула. Но предпочла бы умереть.

– Давай я тебя уложу спать. – Ринат аккуратно высвободился из объятий, дал руку Нине, и они пошли в спальню.

Эти чужие занавески. В пышных розах. Постельное белье яркое – тоже в каких-то пышных цветах. Коврики у постели, чтобы ногам было удобно. Множество разных статуэток – клоуны, ангелы, кошки. Теплые кремовые полосатые обои. Все такое мягкое, обволакивающее, даже мебель ванильного цвета. Когда-то это было царство другой женщины. А теперь заброшенное гнездо.

Нина сидела птенцом в чужом заброшенном гнезде. Она открывала глаза, смотрела на занавески и снова закрывала. Ей вдруг все надоело. Абсолютно все – она, занавески, жизнь.

Ринат постелил себе в другой комнате. В квартире было тихо. Не верилось, что жизнь продолжается. Нина закрыла глаза.

«Впереди жизнь. Нужно делать дела. У меня дети», – пыталась себя пробудить Нина.

Ринат не спал, лежал на неразложенном диване. Кожа дивана, согретая телом, мягко обнимала. За последние месяцы он научился воспринимать перемены с флегматичным спокойствием. В юности думаешь, что ты вот-вот оседлаешь свою жизнь, как коня. А ближе к сорока становится ясно, что чаще жизнь запрягает тебя и скачет куда-то, куда ты и не планировал. Проносятся поля, ветки хлещут тебя по бокам и морде, ноги застревают в снегу или грязи, скользят на болотных кочках. И ты все верно думал про жизнь и коня. Только конь – ты.

Одинокий конь. Все от тебя чего-то ждут, хотят, ты что-то должен. Ты соревнуешься с другими конями, скачущими рядом или где-то там. Иногда даже тебе кажется, что ты управляешь собой, что ты хозяин своей жизни. Пока шпора не вопьется в бок и хлыст не ударит по крупу. Нет, Ринат, не отказывался от ответственности. Многие его поступки имели последствия, но что-то не поддавалось объяснению. Он учился прислушиваться к себе. И понял, что для того, чтобы быть счастливым, приходится обманывать себя. Что-то умышленно не видеть. Игнорировать внутри себя что-то. Надо упрощать себя, выбирать одну из линий размышлений, один из сценариев, одну из игр. И тогда получается уговорить себя, что успешен и счастлив. Ринат в этом преуспевал.

Но последние события разрушили механизм. Он оказался в обществе своих неудач, сомнений, обманутых и не прожитых ожиданий. Он вдруг столкнулся с тем, что прятал сам от себя. Он увидел свою ничтожность, свою тьму, свою боль. Свою уязвимость, свои чудовищные ошибки. Увидел, что он делал долгие годы с собой и близкими. Он глядел на свое предательство и на свою нежность, он глядел в свою одержимость и окунался в свой страх. Конечно, он мог бы снова от этого отвернуться, списать на наваждение, клиническую депрессию или посттравматический синдром, придумать любое объяснение, которое ум бы с жадностью поддержал. Он мог бы дальше отворачиваться от скверного в себе и воображать вокруг себя реальность, состоящую из подходящих для ума иллюзий. Но вместо этого он просто перестал закрывать глаза.

Какой смысл продолжать самообман? Только из страха? Создавать свой мир, выборочно и умышленно отвергая что-то существующее, переселиться в фантазии? Ринат решил попробовать наоборот. Иногда мужчине требуется сверхмощное мужество, чтобы принять, что он не всемогущ.

И тогда он понял, что он один, но его много. Его части не всегда согласны друг с другом. Он вычитал, что это называется субличности. Когда дошел до середины жизни, изрядно потрепан и наконец-то готов к честности с собой, то, если прислушаться, можно услышать их спор. Спор субличностей. Сейчас, например, одна субличность ликовала. Нина пришла за помощью к нему, и он был рад помочь. Он оказался нужным такой простой человеческой нужностью. И от этого в груди разливалось приятное тепло. Другая часть бегала в панике и хотела, чтобы Нина поскорее ушла, потому что лучше ей уйти, ведь все как-то непонятно. Но кто-то еще внутри жаждал, чтобы она осталась. Осталась рядом, как воспоминание о юности, как диковинная птица, как странная и заставляющая думать муза, как живой человек, в конце концов, который разделит с тобой быт. Друг, от которого нет секретов.