Имре Шаркади - Избранное

Там был напечатан репортаж на одну страничку о Бенце, его мастерской и о новой скульптуре. На фотографии он в зеленом рабочем халате, непринужденно и благодушно улыбаясь, стоял в своей обычной позе возле статуи, точно его запечатлели во время работы, и голова статуи, смотревшая в объектив фотоаппарата, несомненно была моей головой.

Я почувствовала себя так, точно меня окатили ледяной водой. Заметив это, Пишта заглянул в журнал, потом отобрал его у меня, разорвал и швырнул под стол, но от этого ничего не изменилось.

— Теперь уже все равно, — сказала я. — Лучше бы он не попадался нам на глаза. — И после недолгого молчания прибавила: — С тех пор как ты появился, я стала ненавидеть эту скульптуру, хотя и раньше не больно-то ею восхищалась.

— Стоит ли теперь говорить о ней?

— Не стоит. Но разве я такая? Ты же видел меня голую. Разве это я?

— Ерунда. Сущие пустяки. Твои переживания лишь означают, что… Тебя не обидят мои слова? Что твоя жизнь до сих пор была придатком чужой жизни, и если с этим навсегда покончить, то ты сама потом со смехом будешь вспоминать всю эту историю со скульптурой.

— Да. Забудем о ней.

И мы в тот день забыли о ней.

Было, наверно, часов десять, когда я остановила машину возле моста Свободы. Пишта взял с заднего сиденья свою дорожную сумку, а затем нажал на дверную ручку.

— Ну-у… — протянул он и вдруг страшно разозлился. — К черту все… ужасно трудно расстаться сейчас с тобой.

Я молча сидела и смотрела в окно. Мне так не хотелось возвращаться домой, что я вовсе не возражала бы, если бы мы тотчас развернулись и покатили куда-нибудь. На языке у меня вертелись слова: «Ну так не будем расставаться», — но я смолчала, боясь получить отказ.

— Как мне найти тебя после полудня? — спросил он.

— Как… Давай встретимся, если хочешь.

— Конечно, хочу. Можно позвонить тебе по телефону?

— Да. Я буду дома.

Как только он вышел из машины и скрылся из виду, мир стал тревожно-пустым. Я понимала, что наши с ним два дня прошли безвозвратно. Рано утром мы долго плавали в Балатоне; я чувствовала себя легкой, свежей, счастливой, гнала машину в Будапешт со скоростью сто тридцать — сто сорок, хотя и знала: чем быстрее еду, тем скорей попаду домой, и всеми своими фибрами ощущала, как скверно мне будет, когда я вдруг остановлюсь на углу улицы. Так и случилось. Но было еще хуже, чем я предполагала.

Что оставалось делать? Я побрела домой.

При виде меня Аннушка вытаращила от удивления глаза и страшно обрадовалась.

— Ой, дорогая Эва, я-то думала, вы никогда уже не приедете. Вы получили телеграмму?

— Какую телеграмму?

— Да господин художник послал телеграмму вашему отцу, вдогонку за вами, он ведь считал, что вы там… но, впрочем, не очень-то на это надеялся… Значит, вы все-таки получили телеграмму?

Я не спросила Аннушку, почему Бенце послал телеграмму, и не ответила на ее вопрос, хотя видела, что она сгорает от любопытства.

— Мой муж дома?

— Дома. Но недавно я заглянула в мастерскую, хотела там прибраться и увидела, что он спит. Верно, опять работал ночью. Так и спит в мастерской на диване. Одетый, руки все в глине перемазаны, видать, прилег отдохнуть и заснул. Я укрыла его… Ой, дорогая Эва, как вы замечательно выглядите! У вас такой вид… вы ужас какая хорошенькая!

Я была настолько поглощена своими мыслями, что лишь улыбкой поблагодарила Аннушку за радушную встречу и, ничего не замечая вокруг, прошла в свою комнату.

Я намеревалась, вернувшись домой, сразу же пройти к Бенце, если застану его одного, немедленно выложить ему все, — и с плеч долой. Но раз он спит, подумала я, не стоит его будить, хотя он меня и разыскивал. Интересно, зачем? Я точно споткнулась внезапно на бегу и даже немного обрадовалась, потому что готова была скорей к ссоре, чем к серьезному объяснению.

Уставившись в угол рассеянным взглядом, я сидела в своей комнате, где делать мне было нечего, совершенно нечего, и никак не могла придумать, чем бы заняться до полудня, когда можно будет ждать телефонного звонка. У меня были теперь, правда, какие-то романтические надежды сразу изобрести для себя дело в жизни, но для этого необходимо было все тщательно взвесить, а я понимала, что, углубившись в размышления, дам себе отсрочку и так и не объяснюсь с Бенце.

Между тем Аннушка вертелась перед моей дверью и, увидев, что я сижу даже не переодевшись, зашла ко мне.

— Эва, разрешите поделиться с вами?

— Конечно.