Михаил Шифман - Рукопись, которой не было [Евгения Каннегисер – леди Пайерлс] [litres]

Я так ждала момента, когда, взявшись за руки, мы пойдем с Руди по перрону и рядом с нами будут радостные мама, Исай Бенедиктович и Нина. Но все оказалась не так. Я проревела весь вечер накануне отъезда и полдня уже в поезде. Руди меня утешал. (Когда в следующем году я ехала на том же поезде, проводник узнал меня и спросил: «Ну как вы, больше не плачете?»)

На вокзал пришли наши многочисленные родственники и друзья. Кто-то пытался засунуть мне в сумку баночку икры, кто-то буханку черного хлеба. Аббат принес мне в подарок свою любимую книгу. Он держал ее прижатой к груди.

Последний раз я видела маму и отчима в 1934 году. Тогда я приехала в Ленинград с дочуркой Габи, которой еще не было и года. Мама так хотела увидеть свою первую внучку! Кажется, в марте 1935 года поздно вечером в наш дом в Манчестере, где тогда работал Руди, влетела соседка, с которой мы были дружны, Полина Шапиро.

– Скорее, скорее, вам звонит ваша сестра из Ленинграда, очень срочно.

В нашем доме телефона не было, поэтому для чрезвычайных ситуаций я дала Нине телефон Шапиро. Беда – сразу поняла я. Нина плакала, но сквозь рыдания я поняла, что Исай Бенедиктович арестован НКВД. Его забрали в тюрьму. За что?

Я звонила Нине каждый день. Она не могла сказать ничего определенного до тех пор, пока отчим не вернулся через десять дней. У него случались сильные спорадические боли в ногах. Это было началом эндартериита, не сразу распознанного. Никакого обвинения в тюрьме ему предъявлено не было, на допросе следователь каждый день, снова и снова, задавал вопросы о Леониде Каннегисере и его родителях, а потом обо мне. Точнее, о Руди и обо мне. На десятый день, без суда, Исай Бенедиктович получил высылку из Ленинграда. Вместе с ним были высланы мама с Ниной сроком на пять лет. После убийства Кирова в декабре 1934 года такие административные высылки приняли массовый характер. Местом ссылки была определена Уфа – в то время небольшой провинциальный город близ Урала, заселенный в основном башкирами.

Неужели мой брак с Руди и отъезд в Европу мог послужить причиной? Неужели? Я задавала себе этот вопрос каждый день. Если бы я думала об этом четыре года назад… Но как же я могла такое предвидеть! Или могла? Мучила себя до тех пор, пока Нина не дала мне понять, что так или иначе отчима арестовали бы: «Почти все его друзья, знакомые уже далеко от Ленинграда». Только спустя несколько месяцев чувство вины притупилось. Родился сын, Ронни, и вместе с ним пришли бесконечные хлопоты.

На сборы им дали пять дней. Из Ленинграда Исай, мама и Нина выехали специальным эшелоном – таких эшелонов на восток страны отправлялось в то время по несколько в день. В апреле 1935 года Уфа была уже переполнена ссыльными из Ленинграда. К счастью, переписка со мной поначалу была разрешена. Год я получала письма, в которых мама и Исай старались писать мне только о хорошем. Лишь позднее я начала догадываться, какова на самом деле была их жизнь в Уфе. В 1937 году переписка практически прервалась. Во время войны, когда Англия и СССР стали союзниками, удалось обменяться несколькими телеграммами. Я почти ничего не знала о судьбе родителей 25 лет! Лишь когда через четверть века, уже при Хрущеве, Нина приехала ко мне в гости, она рассказала мне о них и показала некоторые письма из ссылки. Читать их было невозможно, сердце разрывалось на части.

В Уфе мы с трудом нашли комнату (14 метров) в деревенском домике на окраине города. Несмотря на тесноту и, мягко говоря, неустроенный быт, Исай Бенедиктович немедленно приступил к работе над переводом Шиллера. Работа была для него единственным средством отвлечения от невзгод. На новые заказы рассчитывать было трудно: редакции остерегались сотрудничать со ссыльными. Приступы боли в ногах у И. Б. постепенно учащались и скоро стали очень продолжительными – бывало, что Исай Бенедиктович по несколько дней не мог выйти из дому. Пришлось отказаться от мысли о какой-нибудь регулярной службе.

Книги и всю мебель Исай Бенедиктович и мама оставили в Ленинграде, раскидав по знакомым, теоретически наименее уязвимым к высылке. В Уфу они привезли только один сундук с книгами, отобранными наспех, так как за пять дней ликвидировать имущество, накопившееся у целой семьи за двадцать пять лет жизни в Ленинграде, невозможно. Среди привезенных книг был Шекспир на английском. Английский язык Исай знал хуже, чем французский или немецкий, учил его самостоятельно, по книгам, в частности читая Шекспира параллельно по-английски и в немецком переводе Тика, знаменитом своей точностью. Он предусмотрительно привез тиковский перевод в Уфу.