Фигль-Мигль - Долой стыд

Матерное слово Славик произнёс очень тихо, страдая и морщась. Он смотрел на меня с мольбой, с тоской. Но я ничем не мог помочь.

— Нет, Вячеслав Германович, это никуда не годится. Можно материться шёпотом, но нельзя материться смущаясь. Попробуйте радостно и смело.

— Я вообще не могу радостно и смело, а уж матом — в особенности.

Вячеслав Германович, редактор в некрупном издательстве, — одна из жертв пакта от двадцать третьего августа. На мои сеансы он направлен в принудительном порядке стараниями Демократического Контроля, и Нестор, передавая мне документы, особо настаивал на необходимости говорить «вольной речью» и в глаза называть клиента Славик . Конечно, его хочется называть Славиком — такой он чистенький, светлый, голубоглазый и выглядит на десять лет младше, чем есть, — но не в качестве же пытки. Однажды это неосторожное слово слетело у меня с языка, и Нестор сказал, что меня самого подвергнут терапии, если я позволю себе думать, что демократическое общество будет кого-либо пытать. «Не надо таких шуток, доктор, — сказал Нестор. — Шуток вообще надо поменьше. Жизнь серьёзная вещь, и относиться к ней следует серьёзно».

— Тогда я не понимаю, какие проблемы у Вячеслава Германовича, — сказал я. — Он-то серьёзен как мало кто.

— Да, но на чём он сосредоточен? Совершенно не на том! На каком-то педантстве! На придирках ко всем, кто что-то делает! Именно такие аутичные вредители мешают становлению гражданского общества. Плевать им на гражданские права, лишь бы запятые правильно стояли!

Я сдался, но пожаловался моему майору, и майор сказал, что Нестор, в порядке исключения, прав: таким славикам, с их запятыми и Фивами, плевать не только на гражданские права (сюда-то они правильно плюют), но и на Родину. «Я от этого пакта, доктор, сам не в восторге, — сказал майор, — а погляди, как пригодилось. Будем аутистов ставить на карандаш. Он у тебя буйный?»

Мой бедный педант приходит в неистовство и шипит так злобно — а сам ясноглазый, чистенький, беззащитный. Когда на очередной странице очередной злодей входит в комнату «со своими сподручными» (эти сподручные развеселили даже меня), Славика кидает в слёзы — и вот тогда, чтобы не заплакать, он вспоминает про газовые камеры.

— Что-нибудь ещё?

— «И на лице у него отразилась полная острого переживания мина».

— Да?

— Мина на лице может только появиться. У вас на лице не может отразиться мина, гримаса или улыбка — во всяком случае, ваша собственная. Если кто-нибудь вам улыбнётся или состроит рожу — это да, отразится.

— ...А если перед зеркалом?

— Хорошо вам смеяться, Максим Александрович, — сказал бедолага, приступая к сложным манипуляциям с очками, отглаженным носовым платком и собственными руками, — он производил впечатление человека, у которого сто рук, и все кривые. — Только вот почему мне не смешно?

— От этого мы сейчас и лечимся, — сказал я миролюбиво.

— Как можно излечиться от самого себя?

— Вы недооцениваете психоанализ.

Ну это я так сказал, чтобы припугнуть. У меня всё же есть принципы. Я психотерапевт, а не психоаналитик.

Я вышел его проводить (он умудрился сломать ногу на сухом асфальте и на моём крыльце, в гипсе и с палкой, рисковал сломать шею). В дверях мы столкнулись с неизвестным мне и тоже хромым блондином. Итого: двое с палками и один толстый, как бочонок. Кое-как мы разошлись; я сгрузил Славика и пригласил нового посетителя войти. Тот не замедлил и не столько вошёл, сколько ввалился.

— Я вместо майора, — сказал он, небрежно доставая синюю корочку. — Давай просто Олег.

Я присмотрелся, и мне стало нехорошо. У этого модного, лёгкого на лбу было написано, что нет ни детей, ни кредитов. Звания своего новый куратор не назвал, но я почему-то подумал, что времена майоров для меня прошли.

— Приятный парень, — сказал он про Славика. — И на вид нормальный. Что с ним такое?

— У него индивидуальная непереносимость.

— На что?

— На наше время.

— Тяжёлый случай.

— Я бы сказал, безнадёжный.

— А врачи так говорят?

— Ну я же не врач.

Он бегло глянул на книжные полки, а потом улыбнулся и подхромал поближе. О чёрт, чёрт!

Я сформировал коллекцию без всякого смысла, выбрав издания побогаче и поярче, а для собственной души разбавил их собраниями сочинений Константина Леонтьева и Ницше. Плюс несколько разрозненных томов Каткова. Плюс Карл Шмитт.

— Почему у тебя Фрейд и Юнг бок о бок?

— Там вон ещё гештальт-психология сбоку.