Кристоф Хайн - Чужой друг

Благодаря этой легкой отчужденности между нами установились особые отношения, которые привлекали меня своей деликатностью. Не стоит вновь слишком уж раскрываться другому человеку и обрекать себя на зависимость. Мне нравилось ласкать чужое тело, но лезть в чужую душу я не желала.

Возможно, такая сдержанность была возрастной. Для меня это не имело значения. Наши отношения меня вполне устраивали, а остальное мне было безразлично.

Утром мы завтракали вместе. За столом Генри показывал фокусы с ножом, вилкой и вареным яйцом. У него было хорошее настроение. Я сообщила, что на выходные уеду в гости. Генри попросился в провожатые, но я сказала, что это невозможно. Он не спросил почему. Внезапно мне расхотелось уезжать, но я обещала матери навестить их на этой неделе. Предупредить, что не смогу приехать, я уже не успевала, но и с отъездом не торопилась.

Мы сели играть в шахматы, однако я нервничала и партию не доиграла, прервала. Я всегда нервничаю перед поездками к родителям. Уже накануне мне делается не по себе. Собственно, речь идет о визитах вежливости к людям, с которыми меня почти ничего не связывает. Меня раздражает то, что им дано право называть меня дочерью, гордиться моими успехами, давать наставления, а на прощание одаривать пирогом или банкой варенья. Они упорно настаивают на своих привилегиях и обижаются, если я приезжаю редко. Я для них стала чужой, только они не хотят себе в этом признаться. Даже мысли такой не допускают. Узы родства случайны, но они сохраняются в виде бессмысленной повинности, которая понуждает, например, к взаимным визитам.

Когда Генри собрался уходить, я поинтересовалась его планами на выходные. Он задержался в дверях, посмотрел на меня, подумал. Шляпа у него была сдвинута на затылок.

— Особых планов нет. — Он наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку, и ушел.

Вечером я была у родителей. Приехала поздно («ты, дочка, совсем нас забыла»), они уже сидели перед телевизором. Стол оставался накрытым, даже торт не убрали. («Мы так долго тебя ждали, тетя Герда тоже. Надо обязательно к ней зайти, дочка, она тебя очень любит».) Я устала, была не в духе, но взяла себя в руки. На буфете лежал список лекарств. Мать каждый раз готовит мне такой список, и я достаю лекарства, посылаю ей, а она раздает их соседям. «Ты должна помогать, — твердит мать, — не то пойдут разговоры, что докторша, мол, загордилась».

В одиннадцать я пошла спать. Отец остался сидеть перед телевизором. Он ляжет не раньше, чем допьет бутылку.

Когда я уже была в кровати, зашла мать. Она присела на краешек и сказала, что хочет поговорить. Дескать, накопилось много такого, что надо бы выяснить. Я ответила, что не понимаю, о чем речь. Мать погрустнела и спросила, почему я такая холодная и неласковая. Я возразила, но не слишком резко, чтобы не ссориться.

Мне было жаль женщину, сидевшую рядом, жаль — и только. Непонятны ее упреки в бессердечии. Ведь мы видимся редко, настолько редко, что и я должна бы стать ей безразличной. Мать сама себя разжалобила, даже немножко поплакала, и я ей посочувствовала. Она рассказала об отце, у которого дела сейчас плохи. Его выпихнули на пенсию, хотя он мог бы еще поработать на своем заводе. А все из-за ученика, которому отец дал оплеуху. Руководство предложило на выбор: либо отец немедленно уходит на пенсию, либо его снимут с мастера. Отец уволился в один день. К шестидесятипятилетию его должны были наградить, но не наградили. Отцу сказали, что из-за скандала с учеником награда была бы несвоевременной, но пообещали ее через пару лет. Отец ужасно обиделся и разругался с начальством, с товарищами по работе. Других друзей у него не было, и теперь он целыми днями просиживал дома.

Рассказывая, как ей трудно с отцом, мать гладила мою руку. Я молчала. Мне казалось, что не стоит ее утешать. Матери все равно придется самой справляться с этими проблемами. А если бы я сейчас в ответ погладила ее руку, она снова начала бы плакать.

Мать сказала, что видела Хиннера, моего бывшего мужа. Хиннер был с ней очень-очень любезен, подвез ее в своей машине и сделал ради нее большой крюк. Скоро он будет старшим врачом. Во второй раз Хиннер не женился. («Он не может забыть тебя, дочка».) Хиннер подробно расспрашивал обо мне и хотел бы меня повидать. Может, я не против? Не стоит ворошить прошлого, ответила я, это бессмысленно. Женщины не обойдут Хиннера вниманием, при его-то успехах в клинике. Мать сказала, что Хиннер человек порядочный и о своих прежних глупостях сожалеет. Надо дать ему возможность исправиться и не быть такой злопамятной. К тому же мне пора подумать о себе — ведь годы идут. Я ушла от Хиннера вовсе не из-за его романов, возразила я, просто поняла, что наш брак был ошибкой. И хватит сводничать, добавила я немного резковато.