Роман Шмараков - Автопортрет с устрицей в кармане [litres]

– Мисс Робертсон решила исправить картину, – быстро сказал Роджер.

– Что?.. – Джейн оглянулась на пастушку. – Эту? Зачем?

– Да нет, – сказал Роджер. – Картину Эмилии, где рыцарь в лесу. После беседы с инспектором она решила, что надо что-то с этим делать.

– Так она все-таки знала?..

– Знала, еще как знала!.. Я говорил ей: отнесите ее к себе и там, в тишине и покое, рисуйте на ней что хотите, хоть дракона, хоть одиночество, хоть ветчину с горошком. Но нет, ведь на лестнице ей может встретиться кто-нибудь и спросить, куда она тащит этот лес с конями, а тут она проведет кисточкой раз-другой и исправит свой нос в листве, главное, чтоб я минутку постоял на лестнице, вдруг кто-нибудь спустится… Минутку, как же! Битый час я торчал там, а когда ты появилась, не знал, что делать. Конечно, чувствовать себя дураком – это освежающе, но, знаете ли, все хорошо в меру, а такое времяпрепровождение…

– Так она исправила картину? – спросила Джейн, удерживаясь от нервного смеха.

– О да, – сказал Роджер. – Теперь там совсем иная концепция. Посмотри на нее. Впрочем, нет, лучше не смотри. «Теперь самое время ее закрыть», как сказал один итальянский художник другому, когда тот написал нечто подобное. Дело в том…

– Нет, все-таки вы оба безумные, и ты, и мисс Робертсон, – сказала Джейн. – Ты хоть понимаешь, что произошло? Я была уверена, что это ты подсыпал яда в мясо и держал меня на лестнице, чтобы я не отравилась и не нарушила твои планы.

– Ну что я могу сказать, – отвечал Роджер. – Это был не я.

– Теперь-то я знаю, – сказала Джейн.

– Постой, – сказал Роджер. – Ты была уверена, что это я всех убил?

– Не то чтобы уверена, – начала Джейн, – ну то есть у меня были сомнения, но когда…

– Ты думала, я убийца, – повторил Роджер, – и ничего не сказала инспектору? Ты готова была покрыть мои преступления, сделаться соучастницей того ужаса, который творится здесь все это время, и все это потому, что я тебе небезразличен?

– Ничего такого я не была готова, – сердито сказала Джейн. – Просто так вышло. И я была не вполне уверена. Будь я уверена, можешь не сомневаться…

– Джейн, ты лучше всех, – сказал Роджер. – Никто с тобой не сравнится. Я давно хотел сказать. Ты…

– Ну-ну, – подбодрила его Джейн.

– Ты как тот итальянский художник, которого заставили писать портрет одного покойного полководца – то ли ему показали этого полководца уже мертвым, то ли вовсе не показывали, а только описали в двух словах, как он выглядел, – но во всяком случае этот замечательный художник…

– Господи, дай мне терпения, – попросила Джейн, без особой, впрочем, надежды.

– Почему ты не рассказал мне? – спросила пастушка.

– Я надеялся, ты никогда не узнаешь об этом, – сказал волк. – Будь это в моих силах, так бы и вышло. Но я нарисованный волк, в моих силах не так много.

– Как это вышло? – спросила пастушка.

– Я расскажу тебе, – сказал волк.

Однажды все друзья оставили г-на Клотара, и ему было скучно. Он бродил по дому, рассказывал сам себе всякий вздор и отвечал на него остротами. Он строил рожи канарейке. Он делался печальным. Он представлял себе г-на де Корвиля в аллее, стоящего перед изваянием Стыдливой Венеры: подбородок его приподнят, руки заложены за спину, он покачивается на носках; он представлял г-на де Бривуа, играющего со своей собакой по дороге в монастырь: трава качается, на одиноком дереве сидит большая птица, г-н де Бривуа смотрит в небо; он представлял г-жу де Гайарден в самых благопристойных положениях; все это проходило чередой; все это – и г-н де Корвиль в аллее, и г-н де Бривуа в полях, и г-жа де Гайарден в благопристойных положениях – представлялось ему в удивительной полноте очертаний и перемещений, погруженных в цвете, однако не могло ни утолить его скуки, ни даже отвлечь от нее ненадолго.

– Откуда ты знаешь об этом? – спросила пастушка. – Разве он рассказывал?

– Я судил по его лицу, – сказал волк. – Вероятно, г-н Клотар передал мне часть своей проницательности. Так вот, от скуки он взялся за работу: так была написана наша картина. Я сказал тебе неправду: написав меня с моей рощей, он не бросил работу на три недели, но продолжал и довершил ее с обычной быстротой, работая жидкой краской и по несколько дней не чистя палитры. Когда ему нужно было что-нибудь меланхолическое, он вспоминал о г-не де Корвиле, когда ему требовалась нескромность, он вызывал в памяти г-на де Бривуа, а когда надо было сдержанности, обращался к г-же де Гайарден. Наконец он отошел от холста, промолвив, что вышло неплохо. Когда к нему заходил кто-нибудь, г-н Клотар показывал картину, на которой был я, та пастушка с чертополохом и все, что к ним относится. Гости г-на Клотара находили его новую работу отменной. По всему судя, они говорили это не только в присутствии г-на Клотара, но даже когда уходили от него, из чего можно сделать вывод, что картина в самом деле была хороша.