Анна Мар - Женщина на кресте [сборник litres]

Потом они вернулись в спальню – единственный оазис среди этого разгрома, чувствуя себя забытыми всвм миром. Здесь же они устроили себ сборный завтрак – из кофе, холодного мяса, варенья, пирожных. Все казалось им восхитительным. Сладостный туман, совершенно особенная легкость, обольстительное опьянение охватили Мечку. Она порозовела, и ее глаза стали синими, как влажный барвинок, и прозрачными, теплыми, расширенными любовью и восторгом.

– Ты – совсем другая… – говорил он, улыбаясь, – ты – ужасно разная… Среди ласк ты особенно хорошеешь…

– Ты сразу полюбил меня?

– О, да…

– Но почему?.. Я в Женеве болела… была такая…

– Ты была слаба и несчастна. Ты производила впечатление всеми покинутой и забытой.

Она покачала головой.

– Тебе нравятся слабые?

– Да, только слабые…

Нежность уколола ее. Она схватила его за руку.

– Это потому, что ты добрый и сильный, Ришась…

– Не философствуй и приляг лучше…

С наслаждешем покорилась она его маленьким заботам. Он устроил ей мягкое и уютное местечко.

Ветер скрипел окнами и дверями, но глубокая тишина попрежнему стояла в доме. Все забылось. Больше не было ни времени, ни места, ни сознания, ни слов.

Он провожал ее по той же дорожке, выложенной камнем, показывая кусты роз, свежеокопанные, виноградный лозы с новыми белыми палками, маленькие туи, которые сам подрезал утром.

Костёл бросал длинную, густую тень. Органист звонил на Angelus.

Теперь было трудно сказать, что именно так чудесно пахло – земля, деревья, кусты или даже камни, или даже само небо. Только все запахи соединились в один пленительный и чувственно волнующий. Мечка, всегда чуткая к запахам, просто качалась от них.

– Завтра ты у меня?

– У тебя, – ответил он, несколько удивленный, – разве я могу тебя не видеть?

Когда Мечка вернулась к себе, она испытала потребность броситься плашмя на кровать и думать, думать… Это было невозможно. Ни одна мысль не хотела логически вязаться с другою. Он прыгали, разбегались, прятались. Она могла только чувствовать его губы на своих губах и тонуть в глубочайшем целомудренном и несказанном блаженстве.

Конечно, то представление о ксендзе Иодко, какое Мечка имела год назад, очень приближалось к мечте маленькой девочки о кардинале, одетом в пурпур. Это был идеал, совершенно лишенный плоти и крови.

Теперь же он стал близким ей, как только может быть близким один человек другому, и она думала, что это вовсе не плохо, если наши идеалы спускаются на землю.

Она нашла большое и совершенно новое очароваше в будничных мелочах, раз они касались ксендза Ришарда. Она радовалась чистоте, просторности его комнат, свежести его пищи, милой нарядности измененного сада. Она радовалась, что у него новый органист, дельный, добрый старик, вежливый и ловкий сакристиан, здоровая, сильная служанка. Она с наслаждением перебирала его толстые богословские книги и с жаром перечитывала казенные бумаги то на русском языке, то на латинском. В том, что этот человек нарушал из-за нее долг (не догмат, а долг), и в том, что она совершала кощунство, она также нашла свое упоение, острое и ранящее.

Она испытывала сладостный трепет, когда он шел в конфессионал, и горькую, необыкновенную глубокую тоску во время его мессы.

Она не могла не жалеть об утраченной исповеди у него же, однако не испытывала ни пресыщешя, ни раскаяния, ни желания перемены. Часто ей приходила в голову соблазнительная и опасная мысль найти Бога через грех, уверовать в Бога через счастье, прийти к Богу через радость.

Может быть, она слишком тесно соединила любовь, сладострастие и душевный голод, – стремление к чему-то высшему, но только ее душа стала шире, глубже, богаче. Она не отказалась от своей странной тоски по чему-то отвлеченному и, вернее всего, несуществующему. Никогда по-настоящему не умела она забыть о лестнице на небо, где обитает Бог, таинственный, могущественный и желанный. Все же вместе взятое, это разнообразие чувств, колебаний, ощущений, тысяча тонов, оттенков в ее любви, было чем-то одуряющим, тонким, сладострастным, мучительным и волнующим, волнующим безмерно.

Иногда она вспоминала, в напрасном ожидании острого укола сожаления, о своей прежней свободе и равнодушии, и целомудрии тела. Но сейчас же она ясно понимала, что от прежнего остался лишь пепел, горсточка пепла в урне. С трепетом и восторгом Мечка познавала настоящее.

Мечка с утра чувствовала слабость. Она лежала, и на синей шелковой кушетке ее белое пышное платье напоминало редкий цветок.