Дарья Димке - Зимняя и летняя форма надежды

Надев простыню и взяв в руки крест, я двинулась к подвалу. Остальные, почему-то разбившись на пары, пошли за мной. Мелкий бегал вокруг, у него не было пары. Обычно его парой была я, но сейчас мои руки были заняты крестом. Медленно, в полной тишине мы приближались к подвалу, сумерки совсем сгустились, из подвала шел отчетливый запах плесени. Мне не было страшно, я была готова ко всему.

Тут кто-то дернул меня за руку, и я выронила крест. Передо мной стоял папа моего друга Саши и с ужасом смотрел на меня. Через какое-то время он смог выдавить из себя вопрос: «Что вы делаете?». Я подняла крест и все ему объяснила. Но в тот момент, когда мы собирались идти дальше, папа твердо сказал: «Дети, всем пора домой», после чего взял меня за руку и поволок домой. Я опять уронила крест, Мелкий его подобрал и схватил меня за другую руку. Во-первых, он не мог бросить меня одну, во-вторых, ему было страшно. По дороге домой я заплакала. Все было кончено. Бес тихонько хихикал в подвале.

Дверь нам открыла тетушка. «Вот, — смущенно сказал Сашин папа, — вы уж сами разбирайтесь». И поспешно удалился. Тетушка с немым ужасом взирала на нас. Я даже не пыталась утирать слезы, Мелкий сжимал крест. На шум из кухни вышла бабушка, а из комнаты дедушка. Дедушке хватило одного взгляда, чтобы понять, в чем дело. «Эльза, иди в свою комнату и перестань плакать», — сказал он мне. Мы с Мелким, не разуваясь, побрели к себе. Последнее, что я слышала, перед тем как Мелкий закрыл дверь, был суровый дедушкин голос: «Ну и кто дал этому ребенку Библию?». Мы не стали включать свет и сели на пол. Я продолжала рыдать. Мелкий, отложив крест, вытирал мне слезы простыней, гладил мою руку и говорил: «Не плачь, только не плачь, мы потом туда обязательно пойдем, я с тобой, я не боюсь, не плачь, лето ведь только началось, у нас еще будет время».

По-настоящему зима начиналась только тогда, когда бабушка доставала зимнюю одежду. Зимняя одежда состояла из шубы, шапки, валенок, рейтуз и варежек на резинке. Шубы и шапки, а по возможности и все остальное, передавались из поколения в поколение — я донашивала заботливо запасенные тетушкой еще двенадцать лет назад шубы и шапки старшей сестры. Мелкий, в свою очередь, наследовал их после меня. Когда по утрам у него было плохое настроение, он заявлял, что не будет «поддевать девчачьи колготы» и в садик не пойдет. Но все, включая его самого, знали, что этот бунт — искусство ради искусства. Обычно все заканчивалось, когда дедушка говорил Мелкому, что настоящий мужчина встречает удары судьбы с открытым забралом, даже если эти удары столь ужасны, как необходимость надеть зеленые штопаные колготы.

В ту зиму мне купили новую шубу. Дедушка, с гордостью демонстрируя ее мне, сказал: «Смотри, какая шуба! Из чебурашки!». Мелкий всегда был тонко чувствующим ребенком с быстрой реакцией, поэтому он зарыдал сразу. До меня страшный смысл сказанного дошел только спустя три секунды — я при столкновении со страшным обычно впадала в мгновенный ступор. Дедушка, кажется, вообще не понял, что произошло. Поэтому на немой вопрос только что вошедшей бабушки он ответил:

— Не понимаю! Дети, что случилось? Нина, — рассеянно обратился он к бабушке, — я только сказал, что мы купили Эльзе новую шубу. Из чебурашки.

Бабушка, которая, в отличие от дедушки, смотрела мультики вместе с нами, достала платок, вытерла Мелкому слезы и ядовито сказала дедушке:

— Спасибо тебе, Евгений Карлович, я провела в очереди за этой шубой шесть часов! И что теперь с ней делать?

Бабушка достаточно хорошо знала нас обоих, чтобы даже не пытаться вести переговоры.

Когда вам было четыре, зимняя одежда очень ограничивала ваши возможности. В сущности, все, что вы могли, после того как на вас надевали майку, футболку, свитер, колготки, рейтузы, шубу, шапку и валенки, — это ходить. Но исключительно прямо. Развернуться можно было только всем корпусом, а нагнуться практически невозможно. В том случае, если вас угораздило упасть, все, что вам оставалось — барахтаться на спине или животе и привлекать внимание взрослых сдавленными криками (сдавленными, потому что поверх поднятого воротника шубы обычно туго завязывался шерстяной шарф, так что издавать какие-либо громкие звуки было довольно тяжело). Шарф, кстати, выполнял еще одну полезную функцию — за него вас можно было держать. Довершала зимнюю экипировку лопатка, которую заботливые взрослые втыкали вам в варежку. Пользоваться лопаткой было затруднительно по указанным выше причинам. Гуляя по зимнему двору, мы чувствовали себя космонавтами, покоряющими просторы луны. Каждый шаг требовал усилия, но в некотором смысле это усилие было приятным.