Николай Наседкин - Рано иль поздно [сборник]

— Спасибо! Извините, Иосиф Давидович, — охотно, но как-то покровительственно, даже снисходительно взялся объяснять Лохов, — но вы же недооцениваете психологию и ментальность. Мы, русские, — люди нерешительные, в денежных делах, извините, робкие, нахрапом обогащаться не умеем — большинство, по крайней мере. Ну, как бы я пришёл к вам, дорогой Иосиф Давидович, в своей кепочке, да и в первый же день, извините, с порога бы и бухнул: так, мол, и так, научился делать фальшивые деньги, идите ко мне в подельники!.. Смешно, извините! Нет, такое нахрапом не сделаешь. Это вам, извините, евреям, дал Господь талант, это вы за один день в состоянии крупное денежное дело провернуть, обогатиться даже и за счёт, бывает, другого... Недаром же в народе — уж простите, ради Бога! — говорят: если родом ты жид, то и будешь всегда сыт!..

Иосиф Давидович поджал губы. Мало хама Кабана с его свинячьим хамством! Мало того, что жена- шикса [5]не так давно даже при людях обозвала его, родного мужа и уважаемого старого человека «жидом пархатым»!.. Так теперь ещё и этот лох Лохов будет оскорблять-издеваться?! Встать бы да уйти...

— Какое глупство! — совсем плаксиво выговорил он. — В порядочном обществе после таких слов за руку не подают. Вы, наверно, есть антисемит!..

Хозяин вскочил со стула, сделал испуганное лицо, заприкланивался, прижимая руку к сердцу, заизвинялся жарко и вроде искренне:

— Простите! Извините, Бога ради, дорогой Иосиф Давидович! Что вы! Какие оскорбления? И какой я антисемит, Бог с вами! Антисемиты, если дословно, — это противники семитов, то есть не только евреев, но и всех арабов-мусульман и даже эфиопов чернокожих... Ведь это глупство? Глупство!.. А «жид» — это, извините, не национальность, это же обозначение сущности человека, дорогой Иосиф Давидович. И Пушкин незабвенный, и Гоголь, и Чехов, и Достоевский слово «жид» употребляли широко — почитайте-ка их произведения. А им всегда и все руку подавали. Вы, извините, разве не подали бы руки Чехову или Достоевскому?!..

Вдруг Лохов как бы спохватился.

— Впрочем, простите-извините, Иосиф Давидович, куда ж это мы? О чём это мы? Иосиф Давидович, дорогой, вот сидят в глухом чернозёмном городе два человека — русский и еврей, хорошо сидят и делают общее хорошее дело. Ну, какие могут быть меж нами межнациональные розни-обиды? Между нами могли бы быть лишь заветные обиды-недоразумения — извините за каламбур. То есть, если бы один из нас жил по ветхозаветным законам — ну, там: око за око и прочее... А второй бы придерживался новозаветных заповедей Христовых, — дескать, подставь левую щёку, если уже получил по правой… Причём, извините драгоценнейший Иосиф Давидович, при такой ситуации тому, кто чтит Ветхий Завет, жить-существовать намного прибыльнее и вольготнее, а второму — совсем наоборот... Не так ли?

Иосифу Давидовичу очень, до крайности уже не нравилась вся эта двусмысленная щекотливая болтовня с каждой рюмкой всё больше и больше пьяневшего человека.

— Я имею интерес видеть-знать гарантии, за которые вы говорили, — уже до неприличия плаксивым тоном оборвал он потенциального компаньона.

— Простите, простите! Вот они, — обвёл Лохов вокруг себя рукой. — Я оставляю вам в залог эту трёхкомнатную квартиру стоимостью примерно в тридцать тысяч долларов и самое дорогое, что у меня есть — Баксика и Марку...

Кот и такса, услыхав свои валютные клички-имена, приоткрыли со сна мудрые свои зенки...

Что ж, квартира — это весомо.

Тот чёрный для Лохова день — был предпраздничным, канун православного Рождества.

Конечно, тут он сам виноват: забыл, что начался год Крысы, не сосредоточился, не напрягся. Народу в магазинчике, как и водится в такой канунный день, — невпроворот. Шум, толкотня. Часов около одиннадцати к прилавку протиснулся мальчик-салапет лет семи: чёрные кудряшки из-под вязаной шапочки, глаза большие тёмные туманятся слезой, лицо жалобно-плаксивое.

— Дяденька! — всхлипывая, сказал он. — Дяденька! Нас сегодня раньше с занятий отпустили, а мамки дома нету. Дяденька, можно я у вас балалаечку оставлю? А то с ней гулять — она мешает. А мама когда в обед придёт — я обратно заберу. Мы здесь рядом живём, в 12-этажке...

Чудной мальчишка! Обычно такие карапузы со скрипочками в кожаных футлярах ходят, а тут — балалайка в целлофановом мешке-чехле: старенькая на вид, неказистая...

— Извини! А где ж ты учишься, в колледже, что ли? — усмехнулся добродушно Лохов, принимая инструмент.