Карина Сайнс Борго - В Каракасе наступит ночь [litres]

Да, мама, в тот день я не спешила возвращаться домой, потому что на ужин у нас был пирог из черепахи, и в кухне уже собрались женщины-убийцы, одетые в кретоновые платья и с кухонными ножами в руках. Мне не хотелось смотреть, как мои тетки Клара и Амелия бросят в кипящий котел Панчо – красноногую черепаху, которую я кормила салатовыми листьями, – собираясь сварить его заживо, словно какого-нибудь омара. Мне не хотелось смотреть, как они разрежут Панчо на куски и станут тушить с перцем, луком и помидорами, и хотя при одной мысли о пироге с черепашьим мясом у меня текли слюнки, я предпочитала оказаться где-нибудь подальше от дома, пока Панчо будут варить. Все черепахи, которых варили при мне, издавали писк, который казался почти человеческим и который отдавался у меня в ушах и в животе, когда я, преодолев чувство вины, дочиста выскребала свою тарелку, подбирая последние крохи их страданий. Мне нравился остро-сладкий аромат и вкус нежного черепашьего мяса, но мне хотелось наслаждаться им, не думая о свершившемся жертвоприношении, о казни невинного существа. Я хотела есть мясо и не думать о смерти: в конце концов, в еде нет ничего постыдного. То же самое происходит со мной и сейчас, мама. Я сажусь за стол, стараясь не думать о том, кто и каким ножом вырезал из туши кусок, который меня насытит. Именно поэтому я рассказывала тебе о том, на чьей я стороне, – о тех, кто крадет, и о тех, кто старается ничего не замечать. А еще о тех, кто убивает, не двинув и пальцем.

В тот день я поднялась на Холм Мертвых. Ты его помнишь, это место? Так мы называли улицу, про которую ты раз сто говорила мне, чтобы я туда не ходила. «Ничего хорошего там нет», – говорила ты. В Окумаре эту улицу знали все. В самом ее конце находился заброшенный дом – большой красивый дом, целая усадьба. Он принадлежал одному архитектору. Даже ты и мои тетки время от времени упоминали этот дом. Тетя Амелия говорила о нем только шепотом, а когда ей приходилось его называть – осеняла себя святым крестом, а потом целовала ноготь большого пальца. Ты ее бранила. Так делают только необразованные, невежественные люди, говорила ты. «Предрассудки!» – слегка понизив голос, выносила ты окончательный вердикт, и на этом разговор заканчивался.

Отыскать усадьбу было нетрудно. Она действительно находилась в самом конце улицы, почти на самом берегу реки. Замок на главных воротах красивого красного цвета оказался сломан, да и сами створки не были закрыты до конца. Я вошла в сад, заинтересовавшись кустами хлопчатника, которые служили главным украшением сада. Еще никогда я не видела ничего подобного. Кусты был почти сплошь покрыты пушистыми, упругими, как губка, комками белоснежных волокон. Я не знала, что это такое, но мне захотелось сорвать несколько штук и попробовать на вкус.

В тоне, каким мои тетки произносили слова «дом архитектора», было нечто зловещее, и я всегда думала, что он должен иметь пугающий, мрачный вид. Вот почему я очень удивилась, когда на самой окраине пыльного, захолустного городка я увидела обветшалый, но все еще красивый современный дом, благородные, выверенные пропорции которого невольно приковывали взгляд. Можно было подумать, что некие основоположники Баухауса [46] Баухаус (Высшая школа строительства и художественного конструирования) – учебное заведение, существовавшее в Германии с 1919 по 1933 год, а также художественное объединение, возникшее в рамках этого заведения, и соответствующее направление в архитектуре. вдруг задались целью привести этот заросший, неокультуренный участок в порядок и познакомить его с прогрессом. Я никак не могла взять в толк, почему о са́мом красивом здании обширной помойки, лишь по недоразумению носившей название города, местные жители говорят в столь мрачном тоне. Дом архитектора не имел ничего общего с угрюмым и страшным замком злого волшебника, который я, наслушавшись теток, себе воображала. Казалось, его красота искупает и облагораживает окружающее убожество: бытовки из гофрированного цинкового листа, покосившиеся навесы, в которых местные рыбаки солили и сушили акулье мясо, бесчисленные винные лавчонки с занавесками из бус вместо дверей, возле которых оборванные мужчины пили дешевую анисовую водку из небольших квадратных бутылок.

Я вошла в дом без страха, привлеченная белыми завитушками карнизов и цветными витражными окнами. Но внутри меня встретила мерзость запустения. Ползучие растения и сорные травы почти полностью скрывали стекло и белые металлические детали ведущей наверх лестницы. Следы воды на стенах свидетельствовали о наводнениях, захлестывавших дом. Дверные ручки были вырваны. Царивший в комнатах разгром указывал, что в усадьбе побывали воры, а в углах было полно осиных гнезд. Мебели почти не осталось, а пол был засыпан бумагами – записями по теории аддитивного цвета, заметками о том, как удерживать сферу в воздухе, а также чертежами и набросками каких-то металлических сооружений, каркасов и опор.