Татьяна Устинова - Переплеты в жизни [litres]

Она с силой выдохнула, стиснула его руками и ногами, зажмурилась изо всех сил, и нечто странное, почти болезненное, очень далёкое от наслаждения или удовольствия, стало нарастать, раскрываться, и опять вокруг образовалась чёрная дыра без единого проблеска света и движения материи, только теперь она была заполнена этим новым и болезненным, требовавшим какого-то выхода, немедленного и решающего.

Маруся застонала, заметалась, ища выхода, но выход вдруг нашёлся сам. Что-то случилось во Вселенной, она куда-то сдвинулась, качнулась из стороны в сторону, замерла и обрушилась на Марусю. И опять в этом не было ничего похожего на наслаждение или удовольствие, больше на разрушение, болезненное, но отчего-то необходимое, словно в старой Вселенной невозможно было больше жить ни секунды.

И это болезненное разрушение было долгим и трудным, а когда оно закончилось, когда всё разрушилось до конца, Маруся поняла, что вместе со Вселенной разрушилась и она сама, прежняя.

Рядом с ней кто-то тяжело дышал, как будто всхлипывал, и не сразу стало понятно, что дышит и всхлипывает она сама.

Гриша откуда-то издалека нашарил её руку, и они долго лежали, сцепившись вялыми пальцами и не говоря ни слова.

Потом Маруся что-то сказала, а он что-то ответил. И они опять замолчали.

Вдруг Маруся спохватилась:

– Ты что-то сказал?

Он поднял голову и посмотрел на неё:

– Ничего.

Птаха возилась под крышей, попискивала, и полоска неба в дверном проёме наливалась голубым утренним светом.

– А где луна? – спросила Маруся.

Гриша в сене пожал плечами. Луна его не интересовала.

– Была же луна, – не сдавалась Маруся, рассматривая утреннее небо.

Тогда он на коленях подполз к ней и обнял. Маруся моментально пристроилась так, чтобы чувствовать его всего как можно ближе.

– Ты как? – спросил Гриша.

– Как-то странно, – призналась Маруся. – Очень странно.

Гриша хотел спросить, не сделал ли он ей больно или ещё какую-то ерунду в этом же духе, но понял, что спрашивать не нужно, нельзя. И сказал:

– Маруська.

Единственно правильное, что он мог сказать!..

Она погладила его по груди и по шее.

Ей ещё предстоит… обжиться в собственном новом теле и в новой Вселенной и понять, куда делась луна, поговорить с собой и поговорить с ним.

На это уйдёт много времени, просто уйма времени! Пожалуй, вся жизнь.

Пожалуй, некогда теперь будет читать романы о том, как «у неё что-то задрожало внизу живота», потому что у Маруси там ничего не дрожало, всё было совсем по-другому, и ощущения свои придётся ещё сто раз повторить или тысячу раз повторить – хотя бы для того, чтобы осмыслить.

Маруся была думающей девушкой!..

Но самое главное!.. Вот же оно, а она чуть было его не упустила, это главное!.. Гриша остался с ней, её обожаемый Гриша, её единственный Гриша, тот самый, с которым они вместе прыгали на…

Господи, сколько можно вспоминать этого тигра Ваську!..

…с которым они вместе с самого детства, они же родились для того, чтоб быть вместе, и у них это получилось, они вместе именно так, как нужно для взрослой жизни, это и есть самое главное!

– Гриша, – прошептала Маруся, вдруг осознав счастье единения, – как я тебя люблю. Если бы ты знал!

– Если бы ты знала, как я тебя люблю. Ты меня чуть с ума не свела этим своим Антоном, а ещё потом ты решила меня бросить…

Но Маруся не хотела слушать никаких глупостей. Она хотела сказать ему, как его любит, – и не умела. Не знала слов, да и стеснялась.

– Ты поговоришь со мной? – спросила она. – Потом, не сейчас. Когда-нибудь?

– Я буду разговаривать с тобой всю жизнь, – пообещал Гриша серьёзно. – Даже если ты будешь говорить глупости про лунные реки.

– Я тоже буду с тобой разговаривать, даже если ты будешь говорить скучности про производную, которая рвётся на стенке.

– Неужели я и про производную тебе рассказывал? – удивился Гриша.

– Сто раз, – зевнула Маруся.

Ей жалко было спать, ей хотелось трогать и гладить его уже по-другому, не так, как в первый раз, но спать тоже очень хотелось, и, когда он потянул на них обоих перину, она прижалась к нему покрепче – куда уж крепче! – и заснула. Снилась ей весёлая производная, которая скакала по деревьям и потом почему-то раздваивалась, и они скакали уже парой, и луна с ямочками на щеках выглядывала из-за ёлки, и весь мир сужался до горячей Гришиной руки, которая лежала у неё на груди, от руки Марусе становилось жарко и щекотно, и проснулась она от того, что где-то истошно закричали: