В Сочи всё дышит полегче и повольготнее, чем в портовом Туапсе, потому что преступная столица края всё-таки. Я даже огорчился, прочитав на перроне <���в> кафе газеты, на сколько праздников опоздал. Только что завершился фестиваль пива, а вчера было выступление балета Михайловского. Я бы дорого дал, чтобы посмотреть на публику. А так всё вокруг беготливо и даже вполне столично. Пока я обедал в грузинской харчевне «Три Журавля», меня надоумило пойти в художественный музей. Забрёл на вернисаж местного авангарда. Во время всеобщего ликования я подошёл к здешнему поэту-радикалу, который открывал выставку, и представился заезжим сотрудником петроградского ГЦСИ: умри, Захар! Меня очень приятно напоили водкой, и вечер мило продолжался в музейном кафе, но господа как-то затушевались, стеснялись, и вообще было видно, что сегодня чересчур большой праздник, потому что художники бросались на женщин и на какую-то, подозреваю, пару меценатов как голодные волки. Всё так, ничего себе. Лучше всего дендрарий, и скорее всего потому, что я хорошо помню его с детства, а так было очень тепло и уютно гулять по всей здешней австралии, азии и америкам; возле розария меня поймали лотерейщики, но я удачно сбежал.
За Сочи берег становится веселее, места всё больше напоминают произведения любимых художников эпохи модерна, а то бывает и просто Клингер или Бёклин. Кипарисовые аллеи подходят к домам у обрыва, и дачки выстраиваются рядком, как тортики в магазине. Так до Адлера. В Адлере у меня и было дело. Я не помню, говорил ли я Вам, что где-то в горах под Адлером живут давние друзья Милениных родителей, которые ещё недавно жили в Пицунде и вполне могут провести туда, за охраняемую линию, где живёт мой друг. Я по приезде в Туапсе отослал им письмо, но ответа всё не шло, а на меня почему-то нашло чувство, что мне немедленно нужно отправляться и разыскать их сейчас же. Дама работала учительницей, поэтому найти их там не очень-то сложно.
Я попал в Адлер довольно рано утром, и ещё много гулял, разыскивая базар, от которого куда-то в горы отходит автобус; он мог меня подвезти поближе к сельцу Медовеевка, а оно ведь лежит на какой-нибудь десяток километров от человеческих дорог и обстоятельств. В Адлере, который весь состоит из усадебных домиков, разделённых прямыми пальмовыми бульварами, было душно. Когда я, наконец, добрёл до базара, мне стало не по себе. Автобус идёт два раза в день, и мне неизвестно куда. Я оставил свои тяжеленные баулы в вокзальной камере хранения, где за ними присматривала, попивая через дорогу кофе, компания чёрных мужчин – в Адлере они азербайджанцы, по-моему. Такие же компании попадались то там, то здесь на бульварах под солнышком или в кафе – в основном, таксисты и ещё Бог знает кто… Потолкавшись ещё часок вокруг базара и сообразив, куда же это я добираюсь, я на всё плюнул, застегнул френч и бросил играть в бродячего поэта, пока у меня есть деньги, оставайся бледнолицым юношей. Я подошёл к одним из таксистов на бульваре и потребовал, чтобы мне нашли Медовеевку и немедленно отвезли меня туда. Те галдели между собой с полчаса, пока самый старший из них не сообразил, где это может быть и что с этим делать. Я пообещал старшим 20 долларов за поездку, и они отправили со мной разбойника помоложе: мы заехали за моими баулами на вокзал, и скоро помчались по шоссе в сторону гор.
Сидя в машине и болтая с шофёром, я вдруг сообразил, что оказался в самом глупом положении, которое только обычно и придумывают авторы романов: меня здесь никто не знает, никто вообще не знает, где я сейчас могу быть, и вот я еду со всеми вещами и с карманами, полными (по здешним меркам) денег – в сторону, о которой не имею никакого представления. Дорога повернула от моря, и мы понеслись к горам мимо вполне уже кавказских деревенек, коров и пальм. Меня разбирал смех, и я отчётливо представлял себе, с каким острым наслаждением я сейчас принял бы поругание и смерть от рук косматых злоумышленников. Мой страхолюдный шофёр поглядывал на меня искоса и, честное слово, чего-то побаивался. Вот так мы развлекались.
Дорога пошла всё больше в гору, и мы уже неслись по ущелью, по серпантину очень узкого проезда, глубоко под которым грохотала река. Нас высоко обступили скалы, над которыми зеленели, чернели и, наконец, белели, сливаясь с облаками, вершины. Мы уже с четверть часа не видели ни человека, ни машины, ни хотя бы какого-то указателя. Наконец, мы проехали табличку, которая означала, как я понял, место последней остановки автобуса. И поехали. Довольно скоро мы проехали выморочный посёлок, который едва ли не весь состоял из лавки и почты, причём оба дома были закрыты наглухо. Это была та самая почта, на которую я неделю назад отправил своё письмо.
Читать дальше