Александр Шакилов - Лишние дни [СИ]

А всё из-за Маринки.

Это она захотела отпраздновать шестнадцатый день рождения на природе, вдали от асфальтовой суеты. Да не просто на природе, а именно в ЛТО, где мы чудесно отдыхали год назад, и все перезнакомились, где осталось так много воспоминаний, где…

В общем, где как ни там?! Глупый, в корне, вопрос. Вот и идём. Еле ноги переставляем.

Дошли всё-таки.

Залезли в небольшой лесок, прилегающий к лагерю, и упали разлагающимся на жаре мясом — эдакими июльскими трупами у муравейника. На полянке возле пруда. Как раз рядом с «бревном» — ивой, склонившей толстый ствол низко над водой. Удобно нырять с этой ивы. «Бревно» — оно и в Мозамбике повод для бензопилы. Плоть от плоти Буратино, писсуар для собачек.

— Ну и сука же!

— Кто?

— Пупсик, кто же ещё! Хоть бы по пачке на брата разрешила оставить. Курить хочется — щас завою!

Вместо тихого часа — да-да, вы не ослышались, именно Тихого Часа — я, Амбал и Кабан линяем купаться у «бревна». Выходить за территорию лагеря, конечно, строго воспрещается, но мы же не в детском саду. Мы — птицы вольные, и если дятлам хочется поплавать, то орлам все запреты как с гуся аш-оо.

А Тоха не пошёл: не захотел.

— Вы слышали легенду, о том, как панки наши, ну, с района, в Крым ездили?

— Не-а.

— Так слушайте, — с ногами залез на кровать; сверху по пояс голый, на груди корявая татуировка «LSD», на плече «Смердят смерды смертью», в левом ухе три серьги. — Собрались весёлые мальчики и девочки и рванули в Крым. На электричках. Шоб за проезд денег, типа, не платить…

— И как, не платили?

— Не платили. — Тоха мечтательно почёсывает в паху. — Приехали, покупались, водки ёбнули — и давай искать развлекухи какой. А развлекухи и нету — обидно и скукота. Нашли детскую площадку, и давай на качельках кататься. Прикольно. Развлекуха, но скукота и невесело. А тут к ним урела бритоголовые подваливают: «Кто вы такие и шо здесь, типа, делаете?». А панки им и отвечают: «Мы хиппи, дети цветов, никого не трогаем, всех боимся». А урела: «Щас мы вас будем бить и пиздить больно». А панки: «Ну, давайте». А сами заулыбались, довольные такие стали, кастеты понадевали, цепи вытащили, девочки «розочки» нюхают… — ка-а-ак отхуярили урелов!

— Шо? И всё?

— Всё.

— Продолжения не будет?

— Не будет. Да ну вас, ни хера вы не понимаете. Не пойду я с вами…

Ныряем. По-собачьи и кролем пугаем лягушек и водомерок. Чуть ли не дремлем, лёжа на воде. Эх, хорошо!

Амбал прерывает идиллию: дрожа костляво необъятной мощью метра шестидесяти в прыжке, этот гигант роду людского присосался — резво прыгает кадык — к полторушке с родниковой водицей: уровень жидкости заметно уменьшается.

Вылезаю — грация контуженого моржа, вползающего переломанными в трёх местах ластами на присыпанную песком и солью льдину. Подхожу:

— Ветал, дай водички хлебнуть.

Игнорирует. Глаза перепуганные, но хлещет нон-стопом.

— Ветал, дай водички хлебнуть, — я парень не гордый, могу и по уху повторить.

— Это не вода, — обиженно шепчет, потирая свободной рукой покрасневший орган слуха, проколотый серьгой, но баклагу не отдаёт.

Повторение — мать учения. И для симметрии, опять же…

Похоже, я прирождённый педагог — бутыль у меня, сдана добровольно, но со второй попытки. Может, добавить для закрепления материала?

Знакомый с младых лет запах утихомиривает внезапную агрессивность. А так хотелось привить Амбалу общечеловеческие ценности! — ногой, в районе крестца. Но этот чудный аромат воздействует на мой слабый организм как огнетушитель на спичку, как голубые в касках на ООН, как серная кислота на чистоту кожи лица, как… каком кверху воздействует. И книзу. И сбоку. Ведь самогон при отсутствии закуски требует кристальной чистоты душевной — в целях успокоения телесного: чтобы сразу не сблевнуть.

Поза горниста — моя любимая поза.

— А давайте, здесь глубину промеряем?! — на Ветала вместе с приходом накатывает исследовательский бзик: где-то глубоко под плотной массой здорового похуизма заворчал недобитый дух экспериментатора.

Хворь распространяется вместе с рябью от пресного бриза. Кабан заражён:

— Давайте.

А я как все. После любимых поз у меня обычно наблюдается полнейшая аморфность характера. Распределяю роли — себе почётную, первопроходца.

— Я ныряю. Олег, мне на плечи встаёшь. Амбал, а ты на него. Олег, как только я тебя за ногу дёргаю, всплываем. Ясно?

Кивают.

Ныряю.

Открываю карие фотоэлементы: вода мутная, как жизнь слесаря на утро после аванса. А вот и дно — холодное давление — неприятно и выталкивает на поверхность: не минтай, значит, нефиг! Разворачиваюсь, сопротивляясь бредням Архимеда, силу в объём его матери, простите за инцест. Кабана всё нет. Нехорошо опаздывать, не девушка. Да и положенные красавицам полчаса я не осилю.