Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю. Любавины

– Ну и вот, и хорошо. И хорошо, Степан… – Воевода даже растрогался, у него и из головы вылетело, что все-таки казаки уходят – вооруженные, с припасом, богатые. И никакой острастки на дорогу он им не задал, а забота его – вся-то – страх перед царем, а страх снимался милостивой царской грамотой. Откровенно говоря, хоть он и пугал вчера своих помощников возможными выходками казаков, сам в них не верил: казаки устали, добра у них невпроворот – пить им теперь, заливаться. А мысль эта: что Стенька – не просто разбойная душа, что это умный, сильный, матерый волк, – мысль эта влетела вчера и вылетела вчера же, вечером, когда разбирали дома дорогие Стенькины подарки. «На кой ляд, – думал воевода, – ему теперь разбойничать, когда это-то добро не пропить за пять лет». – Только, Степан… – Прозоровский прижал руку к груди. – Христом-богом прошу тебя: не вели казакам в город шляться. Они всех людишек у меня засмущают. Ведь они вот счас всосутся пить, войдут в охотку, а ушли вы – они на бобах. А похмельный человек, сам знаешь, ни работник, ни служака. Да ишо злые будут, как псы, сладу с имя не будет.

– Не заботься, боярин. Иди спокойно.

Прозоровский ушел.

Степан, оставшись один, стал ходить по шатру. Думал. Он когда крепко о чем-нибудь думал, то ходил из угла в угол и приговаривал: «Мгм, мгм».

– Будет тебе шуба, боярин, – сказал он. И остановился. – Будет тебе шуба… свинья ненасытная.

Ближе к вечеру того же дня, часу этак в пятом, в астраханском посаде появилось странное шествие. Сотни три казаков, слегка хмельные, направлялись к Кремлю; впереди на высоком кресте несли дорогую шубу Разина, которую выклянчил воевода. Во главе шествия шел гибкий человек с большим утиным носом и с грустными глазами и запевал пронзительным тонким голосом:

Триста человек дружно гаркнули:

Пока шел «голубь», гибкий человек впереди кувыркнулся несколько раз через себя и прошелся плясом. И опять тонко запел:

И снова разом крикнули триста:

Худой человек опять кувыркнулся, сплясал и продолжал:

В вечернем стоялом воздухе вольно и как-то диковато разносилась странная, развеселая песня. Астраханский люд опять высыпал из домов на улицы. Приветствовали донцов, только ничего не могли понять с этой шубой.

Разин шел в первых рядах казаков, пел вместе со всеми. Старался погромче… Пели и все громко, самозабвенно.

Посадские потянулись за казаками: кто, ожидая большого скандала, кто – выпивки.

Гибкий человек, отплясав, вел рассказ дальше:

Лица казаков торжественны, серьезны. И Разин тоже вполне старателен и серьезен.

Шуба величаво плывет над толпой.

Несколько казаков отстали, поясняют посадским:

– Шуба батьки Степан Тимофеича замуж выходит. За воеводу. Шибко уж приглянулась она ему… В ногах валялся – выпрашивал. Ну, батька отдает. Он добрый…

– Не горюйте: в надежных руках будет, – понимали посадские.

– Да мы не горюем! Но проводить надо хорошо – по-доброму, чтоб им жить-поживать с воеводой в согласии, чтоб согревала она воеводу, как воевода замерзнет.

Толпа идет не шибко; шубу нарочно слегка колыхали, чтоб она «шевелила руками».