Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю. Любавины

Фекла подарила его таким взглядом, что Елизар быстро отвернулся и больше не оглядывался.

Выпили.

– Ух-ха! – Елизар для приличия закрутил головой. – Не пошла, окаянная.

Фекла фыркнула в кути:

– У тебя не пойдет!

Кондрат и Емельян Спиридоныч выпили молчком.

Долго все трое хрустели огурцами, рвали зубами холодную розоватую ветчину, блаженно сопели.

– Какая новость? – не выдержал Емельян Спиридоныч.

Елизар смело потянулся к бутылке – хотел налить себе, но Кондрат отодвинул бутылку локтем и уставился на Елизара неподвижным, требовательным взглядом. Елизар сказал резковато:

– Фекла, выдь!

– Куда это? – Фекла строго посмотрела на Елизара, потом вопросительно – на мужа.

– Ну, выйди, – нехотя сказал Кондрат. – Нам поговорить надо.

Фекла послушно накинула шубейку, взяла ведра и вышла из избы.

– Какая новость?

– Новость-то… – Елизар не торопился. – Табачишко есть у кого-нибудь?

Емельян Спиридоныч налил ему полстакана водки, сунул в руку.

– Пей и рассказывай. Выкобенивается сидит тут…

Елизар выпил, громко крякнул, вытащил свой кисет и стал закуривать.

Емельян Спиридоныч как-то обиженно прищурился и подвинулся к Елизару.

– Значит, так, – торопливо заговорил тот, – жена Егорки вашего, Манька, спуталась с этим, с длинноногим, с Кузьмой. Он седня приехал – прямо к ней.

У отца и сына Любавиных вытянулись лица. Смотрели на Елизара, ждали. А ждать нечего – все сказано. Только всегда в таких случаях чего-то еще ждут, каких-то еще совсем незначительных, совсем ничтожных подробностей, от которых картина становится полной. Елизар продолжал:

– Я, значит, по одному делу забежал к нему домой, к Кузьме-то, а мне Клашка наша и говорит: «А он, – говорит, – у Маньки сидит». – «Как у Маньки?» – «А так», – сама в слезы. Я – к Маньке: как-никак она мне племянницей доводится, Клашка-то. Жалко. Плачет… Захожу к Маньке – он там. Выпивают сидят. Я и говорю ему. «У тебя совесть-то есть, Кузьма, или ты ее всю загнал по дешевке?». Он на меня с наганом… Там было дело.

– Давно это? – осевшим голосом спросил Кондрат.

– Ну, как давно? Нет, только стемнело.

– А сейчас он там? – спросил Емельян.

– Там, наверно.

– Кондрат, сходи. Ничего пока не делай, только узнай, – Емельян Спиридоныч встал, снова сел, запустил лапы в лохматую волосню и страшно выругался.

Кондрат в две секунды оделся, вышел, ничего не сказав.

Емельян Спиридоныч сидел, опустив голову на руки, молчал.

Елизар осторожненько протянул руку к бутылке, стараясь не булькать, налил полный стакан…

Емельян Спиридоныч поднял голову. Елизар вздрогнул.

– Налей мне тоже, – сказал Емельян.

Выпили. Закурили.

– Он кем теперь? Опять в сельсовете, а тебя куда?

– Да нет, он милиционером.

– Во-он што!… – Емельян Спиридоныч качнул головой. – Са-абаки! Не мытьем – так катаньем…

Елизар сочувственно вздохнул. Помолчали.

– А ведь говорил Егорке, подлецу: «Не бери вшивоту Попову не бери», – нет, взял. Ну во-от… Он ей подарил чего-нибудь, она и ослабла, сука.

– Без подарков не обошлось, конечно, – поддакнул Елизар. То состояние, о котором он думал и которого хотел себе, заглядывая в окно, наступило. – А я даже так думаю: сын-то у нее от Егора?

Емельян Спиридоныч, застигнутый врасплох этим вопросом, некоторое время тупо смотрел в стол, потом шаркнул ладонью по лицу, отвернулся и громко сказал:

– Откуда я знаю? Что я ее, за ноги держал, гадину? – это было горе, которого Емельян Спиридоныч сроду не чаял. – Растишь их… кхэ! – Емельян Спиридоныч остервенело высморкался, вытер глаза. – Думаешь – толк будет. Вырастил! Одного хряпнули, как борова, другому… мм! За что?!

Елизар сочувственно молчал.

– За что, спрашиваю?! – Емельян Спиридоныч грохнул кулаком по столу.

– Жись… – трусливо вздохнул Елизар.

– «Жи-ись»! – передразнил его Емельян. – Что она, жись-то?…

Вошел Кондрат.

– Не открыли. Стучал-стучал – чуть дверь не выломал… – он скинул полушубок, сел к столу.

– Так. О!… – Емельян Спиридоныч посмотрел на Елизара. – А ты тут про жись толкуешь!

У Елизара отлегло от сердца: он боялся, что Кондрат придет и скажет: «Никакого там Кузьмы нету».

– Выпьем? – предложил он.

Ему никто не ответил. Отец и сын Любавины сидели понурые, убитые позорным горем.

Вошла Фекла. Долго раздевалась, приглядывалась ко всем троим – хотела понять, что произошло.

– Лизар, поздно уж, иди спать, – бесцеремонно сказала она, заметив, что ни муж, ни свекор не обращают на Елизара никакого внимания.