Александр Карнишин - Игра в классиков

Сморщенная старушка ходит по квартире кругами, как кошка в новом месте. Такая же недовольная, только не шипит. Трогает стены. Трогает мебель, ещё не устоявшуюся на своём месте. Заглядывает в ящики. Бормочет что-то. Подходит к нам:

- Это уже всё, ребятки?

- Всё, всё! - говорим мы, переглядываясь.

- Точно - всё?

Она смотрит каждому в глаза. Но мы не первый год служим. В глаза начальству смотреть умеем: молодцевато и с придурью во взгляде. Хоть и трудно. У непонятной старушки совсем белые глаза с маленькой точкой зрачка. Это, наверное, от старости.

Капитану заметно неудобно:

- Мама, ну что вы. Как подумали только... Ребята молодцы. Раз, раз - все быстро...

Да, мы - молодцы.

- Так это - всё, значит? - она снова осматривает нас в тесной прихожей - пропотевших бойцов в выгоревшей форме. - Хорошо, значит, раз так - пусть будет всё. Они, выходит, молодцы, да, Алёшенька?

- Ещё какие! Мои бойцы, да чтобы не молодцы? - широко улыбается капитан.

- Ну, тогда, желаю вам, молодые люди того же, что вы сегодня сделали. Полной вам чаши, так сказать. И всего-всего, значит, - она как-то странно говорит, будто и не старая, а с нами из одной школы. - Ну, а если что все же не так, то в процентном соотношении, значит. Половинка - на половинку, серединка - на серединку. Это будет по-честному. Я так думаю.

Машет на нас сухой лапкой и уходит в комнаты.

Капитан смущённо разводит руками - ну, старая, старая она. Так вы - того, этого, значит, в часть. И чтобы без шума, значит. Чтоб без всяких патрулей и разборок.

Мы ссыпаемся вниз по лестнице, грохоча подкованными сапогами. Сержант командует, машина уже подрагивает, готовая рвануть с места. По дороге останавливаемся у булочной, закупаемся свежим хлебом. Потому что без закуси - это только салабоны будут счастливы. А нам уже не солидно как-то...

В гараже сержант кивает нам на дальнюю каптёрку и тащит туда завёрнутую в какую-то ветошь банку. Промасленный стол накрываем газетой, выкладываем хлеб, рвём его на куски. Хохол умело вскрывает банку с бычками в томатном соусе. А сержант торжественно ставит на середину стола тяжёлую трёхлитровую банку.

- Это что, варенье, что ли? - разочарованно стонет Пашка-бригадир.

Бригадиром его назвали, потому что он гражданке был бригадиром. Не тем, что в кино с бандитами - этих мы как раз ненавидим просто. Он на стройке настоящим бригадиром был. Вот пришел сразу после школы - и до бригадира за полгода поднялся. Потому что правильный мужик - Пашка.

- Наливка это, мужики! Настоящая домашняя вишнёвая наливка!

А наливка - это такая вещь, такая, знаете, вещь... Это когда в банку насыпают мытую вишню "по плечики", а потом заливают до крышки спиртом. Ну, или водкой, если ты не медик и к спирту отношения не имеешь. Хотя, со спиртом получается гораздо круче. Мозги отшибает на раз-два-три.

- О-о-о... А не заметут нас тут?

- Завтра же суббота! Кому мы, нафиг, нужны? Ну, кроме нашего капитана? А он, считай, нам должен.

И то верно. А сколько нас тут, получается? Сержант много не выпьет. Пашка - он пить здоров, крепкий, зараза. Хохол пьёт и не морщится. Водиле, Воробью нашему, чуток. Ну, мне стакан, наверное... Так ведь ещё и останется на все выходные! Это я так думаю, подставляя стакан.

- Дембель неизбежен, - говорит сержант традиционный тост, как старший по званию.

Мы выпиваем стоя и начинаем праздновать неизбежность дембеля.

...

Голова тяжёлая какая... И рука трясётся основательно. Вот же, как бьёт в голову. Точно - на спирту наливочка. Мозги отшибает просто напрочь.

- За что пьём, мужики? - с трудом выдавливаю из себя слова.

Вот и губы онемели, как от наркоза у стоматолога - точный признак хорошего опьянения. Хорошего, это значит - сильного.

- Да ты, Длинный, совсем мозги пропил, - говорит кто-то из пьяного сумрака. - Внучка же у тебя.

- Ну, за мою внучку, значит, - поднимаю я стакан.

А в стакане - водка. Вот точно же - водка. А мы, я же помню, вишнёвую наливку пить начинали. В гараже, после тяжких трудов. После капитанской мебели.

Я оглядываюсь вокруг. Гараж, вроде, есть. Только совсем не тот, не военный. Это частный какой-то, сварной, из листов ржавого железа. Ворота распахнуты, перед ними стоит старая "шоха" с поднятым капотом. Похоже, движок смотрели только что.

Из ворот тянет весенней сыростью.

Я сижу за длинным и узким, всего в две доски, верстаком, который сбоку вдоль стены тянется от угла до угла. На стену напротив наклеены картинки с полуголыми бабами. Какой-то оборванный старый календарь. Стоят по верстаку какие-то ящички и коробочки с деталями. Яма темнеет сыростью посередине гаража. Из-под потолка тускло светит сороковаттка, спущенная на проводе в матерчатой обмотке. Пахнет маслом и бензином.