Виктор Пелевин - Непобедимое солнце. Книга 1

Еще одно детское воспоминание, врезавшееся в мою память: меня с матерью принимает в своем будуаре императрица Юлия Домна, мать Каракаллы. Та самая женщина, за оскорбление которой покарали Александрию.

Я был слишком мал, чтобы ощутить всю гигантскую дистанцию между нами. Поэтому я не испытывал трепета, глядя на толстую голую старуху с орлиным носом, сидевшую на возвышении в центре круглой раззолоченной комнаты.

Ее тело по плечи скрывал золотой обруч с занавеской из пестрого шелка, так что мы видели только голову и чуть дряблые плечи. Но я смотрел даже не на ее лицо, а на удивительный танец, который совершали служительницы, убиравшие ее волосы в прическу.

Сначала кудрявые черные локоны (их перед этим покрасили) разделили на три части. Потом подкололи боковые пряди толстыми костяными иглами и заплели заднюю прядь в подобие широкой и свободной косы. А затем уже стали сплетать эту заднюю косу с боковыми пучками, собирая все вместе в большой шиньон у нее на затылке. При этом по бокам ее лица оставалось достаточно волос, чтобы они обрамляли его как бы волнистым шлемом.

Особенно мне нравилось, как высокая темнокожая служанка – видимо, откуда-то из наших мест – орудовала костяной иглой, пришивая букли друг к другу. Я не знал до этого, что прически знатных дам сшивают иголкой, как одежду.

Сама императрица, беседуя с матерью, не обращала внимания на эту процедуру и жестикулировала так, словно сидела с ней рядом на футоне – служанки же искусно уклонялись от ее взлетающих ладоней.

– Последователи распятого бога, – говорила Домна по-гречески, – перекраивают под него историю Аполлония из Тианы. Сперва маленькими кусочками, а потом все большими и большими… Я приказала Флавию собрать известное об Аполлонии и записать красивым слогом, чтобы христианам труднее было дурить народ. Мой сын, кстати, достраивает сейчас посвященный Аполлонию храм – и я так рада, что он хоть на время забыл о своих солдатиках. Впрочем, даже возвеличивая Аполлония, я не буду говорить о христианах дурно. В их учении тоже есть определенная глубина. Ведь бог, родная, один, а мы просто подглядываем за ним через разные щели и видим то Афродиту, то Аполлона…

Речь Домны лилась плавно и гладко, и походила своим кудрявым лоском на черные завитки ее крашеных волос.

Я не знал тогда ни про Аполлония Тианского, ни про Христа из Иудеи – и понимал только одно: слово «родная», то и дело слетающее с уст императрицы, поднимает нас с матерью в заоблачную высь. Я успел возгордиться.

Потом Домна повернулась ко мне и задала вопрос на латыни, чтобы проверить, как я знаю язык. Я ответил правильно, чисто, но не слишком почтительно. Речь шла о форме ее личных преторианцев, стоявших на страже. Я ее не одобрил. Императрица очень развеселилась – с ней так давно никто не говорил.

Подозвав меня, она погладила мою голову (у нее были теплые подрагивающие руки) и сказала:

– Похож на отца. Тот в его возрасте был таким же волчонком – и таким же красавцем. Порода дает себя знать. Этот мальчик далеко пойдет, запомни мои слова.

– Как далеко, госпожа? – улыбнулась мать.

– Так далеко, как сможет станцевать.

Императрица очертила рукой круг, как бы показывая движение солнца по небу.

У нас в семье все понимали этот жест. Домна, как и мы с матерью, принадлежала к культу Солнца – и, возвышая других богов, просто стравливала их друг с другом.

Когда Септимий Север узнал о пророчестве, что муж Домны станет царем, он приложил самые серьезные усилия, чтобы добиться ее руки. Это оказалось непросто: Север был, в общем, мужланом и солдафоном, а Юлия – образованной и утонченной восточной красавицей. Но брак состоялся, и Север стал императором – то ли и правда из-за пророчества, то ли из-за своего честолюбия, заставившего его сперва жениться на Домне, а потом поднять легионы. С пророчествами, говорят мудрые, всегда так.

Никто в детстве не называл меня сыном императора, но даже официально я был его родственником. Поэтому я вырос как на горе – и не на простой горе, а на Олимпе.

Хотя бы в том смысле, что вокруг говорили в основном по-гречески. Это вообще язык императоров – не зря божественный Марк вел на нем свои философские записки (не то что бы я их читал или собирался).

Марка Аврелия боготворили в нашей семье. Септимий Север мечтал походить на него так же сильно, как Каракалла – на македонского царя Александра. Но даже Каракалле пришлось уподобиться Марку – став принцепсом, он взял его имя. Через полвека после смерти Марка его имена стали подобием регалий, наследуемых властью.