Виктор Брусницин - Мой милый Фантомас (сборник)

— Зачем ты это произнес?

— Вношу лепту.

— Оставь свой лепет…

— Чудесный вид… — балансировал Петр. — Послушайте, в замке есть баня? Как хотите, но в бане человек истинно демократичен.

Жиро:

— Французы заражены комфортом и стилем, баню не просто внедрить в перечень. Потом у нас мягкий климат, а вы — северяне. И вообще, соглашусь с Мари, психофизиологическая амплитуда русских размашиста.

— Как вы ловко подметили — размашиста. Вот и домахались.

Мари снисходительно улыбалась:

— Пьер, вы обещали показать фото вашей супруги.

Тащилин достал карточку.

— Хм, странные глаза. Марианна, так кажется? Она действительно пользуется диоптриями или очки аксессуар? Знаете, я бы посоветовала другую оправу. Ах, какой странный взгляд… Это ваша дочь? Прелесть.

— Пятнадцать лет, между прочим. Карениной, вы знаете, не особенно впечатлена. Есть еще сын, старший.

— Филармонический оркестр, говорите…

Ехали в усадьбу Мари, сидевшую на берегу Атлантики. Природа, особенно от Амьена, была живописной и разнообразной, периодически мельхиором посверкивала река Сомма, выверенная дорога юлила меж холмов, обросших кучерявыми рощами, нелогично переходила в тягучие, населенные беспорядочным множеством вереска, дрока равнины с аккуратными стадами коренастых коров. Первое побережье, вдоль него ехали достаточно, периодически увиливая, оказалось невзрачным, широким, с многочисленными проплешинами мелководья, галдящими стаями птиц, меловые скалы, причудливо украшенные седым мхом, угрюмо и отвесно тянущиеся, источали равнодушие. Да и море ни то, ни се — бесцветное, с безвольной рябью, сулящей озноб. Впрочем непритязательность отлично возмещали аккуратные под дреды виноградники Лануа (здешний совиньон считается тонким), куда путь забрался будто ненароком. Пиршествовала готика — во всяком поселении торчал собор, островерхие дома, обросшие плющом, большие трубы, балконы с ажурными решётками, тащило стариной.

Душевно посидели в местечке Виль-Этьен, Мари завезла намеренно, ресторатор, лауреат звезды Мишлена — его заведение входило в Красный гид, надо понимать, имело известность и за пределами Пикардии, посетители не переводились — отпетый шарманище, личность во всех отношениях замечательная и, естественно, огромный приятель Мари. Право, еда состоялась отменной, местные трюфели в исполнении Гастона Дервиля, толстяка с обманчиво сердитым лицом, и его манеры — он так аппетитно размахивал руками и закатывал глаза («О-о! Рюско тобарищ — колинька, молинька…» — Гастон ударился в пляс) — именно снискали лавры. Жиро деликатно следил, как отнесется русский друг к кассису и двум сортам вин — Тащилин не разочаровал уж тем, что красное употребил на белое.

Не грех отметить, по ласточке Мари оказалась права: с вечером дождь спутался тесно, но в небольшой и старинный, казавшийся мрачным замок угадали до него. Вокруг расположился престарелый лес, он добавлял приятное ворчание. Собственно, и запущенность, лежавшая на всем, доводилась к месту. В трапезной зале убранство было трогательно смешанным: резные, испещренные морщинами поставцы (на одном забавно сочетались последних марок светильники со старинными вазами, кувшинами и статуэтками из янтаря и нефрита, на другом в модной подставке гнездились высокие фужеры и прочая утилитарная посуда) и современные стулья вокруг обширного стола, громадный, закопченный камин в лопнувших изразцах и рядом автономные калориферы, поблекшие гобелены и нелепый портрет принцессы Дианы; потрескавшиеся витражи, где часть цветных стекол была заменена обыкновенными. На обеде присутствовал местный кюре, господин де Мозенод и его дочь, Люси — ухоженная и живая, густая кайма ресниц симпатично охватывала безукоризненно синие зрачки, впрочем, широкая юбка со сборками сидела несколько забавно, не доставало чепца — подружка детства Мари. Люси пристально глядя, русские здесь, на севере, пожалуй, были в диковинку, интересовалась:

— Что вы любите?

За неделю Тащилин привык к свободной манере разговора и не рылся в ответах.

— Принимать ванну, в эти минуты, помню, мне пришла парочка пристойных мыслей.

Люси улыбнулась и тень, казалось, въевшаяся в складку лба, убежала.

— Все русские чистоплотны?

— Во всяком случае, десяток мыслей вы у нас найдете. Собственно, отчего делаются революции? Вам ли не знать.

Тотчас разговор побежал по российским переменам. «Что такое Ельцин? Европа до сих пор влюблена в Горбачева». Это кюре. Петр воодушевлено излагал суть дела, но осознал, что это не берет, и стал ерничать: