Леонид Иванов - Леший

Поспрошали у Льва Николаевича, но и новый председатель ничего не знал. Потом кто-то вспомнил, что последний раз Леший на людях показывался, когда выгоняли коров, и когда Нинка шла по утрянке к его дому.

Баба не отнекивалась, мол, и вправду, заходила к Анемподисту Кенсориновичу на несколько минут по хозяйской надобности, но сразу же ушла, что он сулился зайти к ней вечером с ремонтом стайки подсобить, но не показывался ни в этот день, ни на следующий. Она, было, толкнулась к нему, но у ворот стояла прислонённая к двери палка — знак, что хозяина нет дома.

А поскольку не было и его верного Буяна, знатьё, или на линию ушли вместе, или в район отправился.

Искать Лешего начали через неделю, когда выяснилось, что и его районные власти про своего связиста ничего не знают. Походили мужики по ближнему лесу, покричали, из ружей постреляли, но откликалось им только гулкое эхо, да и то быстро тонуло в чаще. Ни ответного крика, ни собачьего лая.

И стали люди вспоминать всё, что связано было в их жизни с Анемподистом. Ефросинья, которая была его на несколько годков постарше, даже про детские годы знала, будто было это не далее, как на той неделе. Она-то и сказывала, что Лешим называли его все в глаза и за глаза с самого детства. Может потому, что настоящее имя было очень уж мудреное — Анемподист Кенсоринович. Говорят, отец его в двадцатых годах был самым образованным в волости, боролся с безграмотностью, работал председателем волостного совета, много читал, и в какой-то привезённой из города книжке попалось ему на глаза это вроде бы и русское, но уж больно заковыристое имя. А как только родился у них с комсомольской заводилой Настёной первенец, Кенсорин назвал его Аником, то есть Анемподистом, поясняя, что в переводе с греческого, а русские имена, мол, в основном произошли от греческих да латинских, это значит свободный, неустрашимый.

— Ну, учудил Кенсорин, — судачили бабы, у которых в силу их полной безграмотности выговорить непривычное имя язык не поворачивался. Когда Аник подрос и стал играть с деревенскими ребятами в звери-охотники, оказался настолько быстроногим да шустрым, что поймать его не было никакой возможности даже у более рослых. Вот тогда будто бы кто-то и ляпнул, что он, как леший неуловим. А ведь известно, что у детей прилепится, так уж надолго. К Анемподисту прилепилось навсегда.

Но с пацанами Леший играл мало. В основном в лесу пропадал. И зимой, и летом. Что уж там делал, чем занимался, так никто и не догадывался. Но в доме у них всегда был приварок, а клюква, брусника и морошка хранились ушатами аж до нового лета. И все — стараниями юного Лешего.

Учёба ему давалась тяжело. И хоть видел Кенсорин своего сына большим человеком, ум парня был сложен так, что книжные чужие знания пролетали мимо сознания. Семилетку кое-как вытянул, с божьей да отцовской помощью и при большом уважении к родителям со стороны учителей, но дальше учиться сам Аник не хотел, и в школе не советовали. Мол, зачем дитя, не способное к постижению науки, даром мучить. Так и остался сын в колхозе под батькиным присмотром до самого призыва. Решил Кенсорин, что возьмут сына в Красную Армию, послужит положенный срок, за ум возьмётся, а там видно будет, чем его занять, по какой стезе направить.

Девок Аник боялся. Уже больше месяца. С того самого вечера, когда осрамился на всю свою оставшуюся жизнь. Было это на Спасов день. Собрался народ из всех окрестных деревень на кладбище помянуть своих родных, что ушли в мир иной. Родственники устраивались на краю могилок, стелили полотенца и выкладывали почти обязательный для такого случая рыбный пирог, маринованные грибы, свежие пупырчатые огурцы, ягодники или творожники, торжественно ставили бутылку водки или загодя приготовленную и хорошо выходившую брагу, стограммовые граненые стопки и поминали предков. Те, кто пришел пораньше, посидев положенное время у могил своих родителей, шли помянуть более дальних родственников, потом возвращались на место, принимали гостей сами.

Поминки эти по давней традиции от истошных, пробирающих до глубины души причитаний по недавно умершим постепенно превращались в весёлое гуляние на краю погоста. Нет-нет да и раздавались звуки громкоголосой гармони, постепенно удаляющейся по сосновой аллее в сторону деревни. Вслед за хромкой уходила очередная ватага собравшихся в гости к кому-то из жителей Неумоевки или Дьяконовки, Мишино или Носово.