Мауро Корона - Двадцать веселых рассказов и один грустный

– Отпирай комнату, где держишь кукушку, – велел другой.

Всё это время, будто нарочно привлекая внимание, пернатая пленница голосила: ку-ку, ку-ку . Для виду Гельмо некоторое время посопротивлялся, но в конце концов был вынужден открыть. Стражи леса ворвались внутрь. Там, во весь голос демонстрируя свой талант, сидела на жёрдочке их добыча. Только это была не кукушка, а священная майна, чёрная птица с жёлтым клювом, иначе называемая индийским дроздом, та самая, что при должной дрессировке умудряется даже произносить слова. Гельмо купил её у Пиполо в Маниаго ещё птенцом, как только у него конфисковали настоящую кукушку. При помощи магнитофона он несколько месяцев изводил бедную птицу, пока та не научилась идеально подражать кукушке. Но этого мало: Гельмо надменно достал из кармана лист бумаги – сертификат на постоянное содержание нелегальных пернатых иммигрантов. На сей раз лесникам и егерям пришлось убраться несолоно хлебавши. Индийский дрозд, такой же нахальный, как его хозяин, проводил их насмешливым ку-ку, ку-ку, ку-ку . А Гульельмо Кантон с довольным видом запер дверь.

И до, и после финансового краха мой друг, несгибаемый Ичо Дуран, известный также как Маурицио Протти, был «овечьим пастырем», то есть пастухом (разные есть виды пастырей, так что добавлять «овечий» нужно обязательно). В детстве он не испытывал недостатка в деньгах, однако ещё мальчишкой сбежал из дома, чтобы стать пастухом и жить на пастбище, под открытым небом, к полному отчаянию мамы Нины, обожавшей распущенного, но единственного сына.

Но тут уж ничего не поделаешь. В жилах Ичо течёт древняя кровь, генетически унаследованная от стародавних горцев, его предков и родственников, среди которых был и легендарный Фермо. Косари, фермеры и пастухи, люди, вырубленные топором, по весне, будто серны, нюхающие воздух, пробующие всё на вкус, словно давно покинувшие эти горы гадюки – Ичо из таких: проходя мимо «феррари», и глазом не моргнёт, а то и вовсе отвернётся, но стоит увидеть ягнёнка – не удержится, непременно возьмёт на руки.

Разными были пастыри стад, бравшие Ичо на роль помощника. Старые друзья, вроде Джанкарло из Молина с сыновьями, Франко, Мануэлем и Гульельмо, названным в честь деда: в этом роду все были пастухами. А ещё Валентино Фризон, прозванный Жирдяем, Иджино Пероццо, Анджело Патерно, Берто Фонтана, Серджо Джакела...

Последним представителям этого древнего и благородного ремесла сейчас грозит вымирание. В отличие от политиков и бюрократов, которые в реальной жизни ни на что не годятся, у выживших в буколическом мире доля тяжкая, они дорого заплатили за свой выбор. Люди, которые должны бы защищать то хорошее, что ещё существует и цепляется за жизнь в этих насухо выжатых и презрительно отброшенных цивилизацией горах, где в избытке только снег, сделали всё возможное, чтобы искоренить природу и обречь стада на верную смерть. Это кучка некомпетентных, но крайне расчётливых дельцов, которые и пальцем не пошевелят ради сельского хозяйства и скотоводства, зато позволяют, наплевав на ЮНЕСКО, размещать в самых красивых местах региона склады и гипермаркеты. Политика «силового захвата» рассматривает пастухов как назойливую помеху, вечную головную боль, потравщиков и грубиянов, не имеющих на эти земли никаких прав. Власти обвиняют их в незаконных выпасах, но и слова не скажут против кражи воды, бетонирования старых путей перегонки скота, защищённых государственными законами, и других легализованных злодеяний. Так что давайте хотя бы ещё несколько лет насладимся присутствием этих легендарных персонажей: скоро мы сможем увидеть их только в наскоро сварганенных рождественских вертепах.

Как-то Ичо попал в подпаски к пастуху-новобранцу, который никогда раньше в эту часть гор не забирался. Странноватый это был тип, краснолицый и весёлый, всегда готовый пошутить, хотя и не всегда по-доброму. Они поднялись на пастбища к югу от горы Лодина и в десяток катастрофически коротких переходов обогнули всю Чимольянскую долину, перемещаясь от одного кабака до другого, пока овцы разбредались вдоль бурного течения Челлины. Наконец они добрались до полуразрушенного горного приюта (его через много лет перестроил Альпийский клуб). Сентябрь подходил к своему печальному концу. Простыни тумана медленно выползали из долины, намереваясь повиснуть на острых краях скал. Моросило. Моросило каждый день, с утра до вечера. Осеннюю меланхолию можно было буквально потрогать руками: она запутывалась в редких грабовых рощах, но время от времени высвобождалась из их цепких когтей и направлялась дальше, до самого приюта, стремясь добраться до этих двоих, потерпевших кораблекрушение в тумане. Даже радостно потрескивавший в углу хижины огонь не мог разогнать сплин тех одиноких дней. Рядом с огромной горой весь остальной мир казался бесконечно далёким. Ночами по жестяной крыше печально и монотонно барабанил дождь, а овцы, чтобы вода не стекала по их бокам, сбивались в плотную кучу, становясь похожими на огромную глыбу мрамора. Вот она, пастушья жизнь: суровое и жалкое существование, обострённое страстью к одиночеству и желанием «идти наперекор» обстоятельствам.