Евгения Батурина - Выход А [litres]

Я бы и рада детально рассказать о тех трех месяцах, но не получится. Помню только отрывки, мини-клипы. Вот мы сдаем последний номер Бука, а потом еще две недели ходим в редакцию и имитируем сдачу следующего. Вот ко мне подходит пьяный генеральный директор, называет Алевтиной, говорит, что я очень талантливая, а потом предлагает пойти редактором в журнал о моде («Ну смотри, ик, – икает он в ответ на мой отказ, – на рынке все плохо»). Я в ответ отказываюсь ехать в Суздаль. Вот мы все, кроме беременной Лели, подписываем документы «по соглашению сторон» и забираем в кассе выходное пособие, наличными – целые стопки денег, на которые, кажется, жить да жить. Вот мы с Кузей гуляем посреди рабочего (для меня уже нерабочего) дня по Нескучному саду и я радуюсь, что наконец-то живу в Москве, а не в стенах бывшей мебельной фабрики, где находилась наша редакция. Вот мы с Лисицкой провожаем Майку в Домодедово, а потом уже я одна провожаю Лисицкую на Ленинградском вокзале. Лисицкая, деловая, сосредоточенная, тащит торшер, который не влез в «газель» компании-перевозчика. Большего мой мозг не сохранил – не хочется ему мусолить первые месяцы без Бука.

Вениамина в этих воспоминаниях и вовсе нет. Появляется он только в первый летний день, на балконе, с сигаретой. Я только что приехала из Питера от Лисицкой – навещала ее в новой жизни. Мы с ней там почти не спали, много говорили, бродили по городу, пили кофе и вино. Стояли не белые, а скорее молочно-сиреневые ночи. В одну из таких ночей, уже у обратного поезда в Москву, я вдруг поняла, что надо мне поскорее уходить от Вениамина. Потому что сиреневые ночи, Питер и Лисицкая – настоящие, а мой брак – абсолютный фейк, прости меня, Кузя. Поезд прибыл в Москву в шесть утра, в семь я приехала на метро домой, выпила кофе из Кузиной чашки – в качестве страховки, что ли, или для храбрости, разбудила мужа и сказала, что нам надо поговорить.

Разговор на балконе занял меньше сигареты. Я сказала, что знаю о Катерине Х., но дело не в ней, а в том, что, кроме этой тайны и Кузи, у нас, кажется, больше нет ничего общего. Предложила быть нормальными людьми, не ругаться, не делить имущество и тем более ребенка. Мы с Кузей переедем поближе к школе (осенью он собирался в первый класс), я возьму Бегемота, микроволновку, оранжевую сковородку и свой ноутбук, остальное обсудим по ходу дела. Видеть Кузю Вениамину, конечно, можно хоть каждый день – жить мы будем рядом. Вениамин молчал. Я ждала и боялась двух вещей: что он станет просить прощения и умолять меня остаться и что начнет шантажировать ребенком.

– До двадцать восьмого успеете? – спросил Вениамин.

– Что успеем? – не поняла я.

– Переехать. До двадцать восьмого июня. Мне так удобнее, – сказал муж, с которым я прожила семь лет.

Так началось лето.

После разговора на балконе Вениамин совсем перестал появляться дома. Видимо, давал мне шанс попрощаться с квартирой, в которой я жила много лет. Я, однако, этим шансом пользоваться не спешила и ночевать старалась у мамы или у знакомых. Потому что как только оставалась одна в квартире Вениамина, садилась на стул или на пол в произвольном месте и начинала громко плакать. Однажды села на сковородку, которую сама только что сняла с плиты. Лисицкая по телефону тут же назвала меня Горячей Попкой, но и это не остановило рыданий. Поводы поплакать находились сами собой. Я вспоминала любой, даже ничтожный, счастливый момент нашего с Вениамином несчастливого брака – и все, готово, можно заливать слезами соседей снизу. Например, я жарила картошку (да, на той самой сковородке) и вспомнила, как влюбленный Вениамин семь лет назад каждый день покупал мне по дороге с работы пирожное «картошка», мое любимое. У него тогда были совсем другие глаза, а мы тогда были совсем другими людьми. Мне казалось, что романтичнее «картошки» на свете ничего быть не может.

Я сидела на полу, звонила Лисицкой по вайберу в Питер или Майке по скайпу во Флоренцию, отрывала одну от работы, а другую – от Марко, и лепетала что-то вроде «“К-картошка”, он п-покупал м-мне “картошку”, а теперь х-хочет, чтобы м-мы съехали до д-двадцать восьмого-о-о!». Мои девочки честно пытались разобраться, что со мной и чем мне помочь. Но вайбер квакал, скайп шипел, я не слышала, что мне отвечают и как именно утешают, и от этого чувствовала себя еще более одинокой и заходила на второй круг рыданий.