Когда наступили сумерки, она повернула назад, потому что налобного фонарика сегодня не захватила. Лотта ехала домой по пустым весенним дорогам, предвкушая, как войдет в дом, пожарит сморчки в сливочном масле, сделает к ним омлет и, стоя у плиты, выпьет бокал красного вина. Она предвкушала, как поужинает, а за едой выпьет еще бокал, ужинать собственноручно собранными сморчками и омлетом – в этом нет никакого ребячества. А после она усядется перед камином, и пламя сохранит в ней покой.
Лотта отперла дверь и ни радио, ни телевизор включать не стала и свет зажгла лишь кое-где, берегла чувство леса, лесное умиротворение, благодать. Она старалась сдержаться и не смотреть на прихожую и саму себя словно бы со стороны, однако получалось с трудом. «Но, – подумалось ей, – жаль Таге Баст этого не видит». Как она входит в дом и дом наполняется лесной благодатью. Вот только в присутствии Таге Баста это едва ли произошло бы.
Лотта все же написала ему – своего решения помогать ему она не изменила – и пригласила его домой в среду. В ответ он прислал эмодзи: поднятый вверх большой палец и смайлик.
Потом Лотта отправила мейл студентам, попросив их к следующему занятию обдумать, как бы они поставили «Мамашу Кураж» на сцене.
А как бы она сама поставила сейчас «Мамашу Кураж»? Так, чтобы зрители почувствовали связь с современными войнами, в особенности с теми, в которых и Норвегия участвует. Да, намерение очевидное, но легко ли его воплотить?
Норвежские солдаты едва ли видят своих врагов и уж точно не видят страданий, которые причиняют как военным, так и гражданскому населению. Если ты норвежский солдат, вероятность быть убитым ничтожно мала, и никого из них не назначают ответственным за полковую казну. Это верно, но во всех остальных отношениях современную сцену военных действий вполне можно сравнить со сценами Тридцатилетней войны, и это Лотта непременно постаралась бы передать: общий хаос, размытый конфликт, непредсказуемость, когда твой вчерашний враг может оказаться завтрашним союзником, невозможность ориентироваться и вступать в долгосрочные отношения. И донести до зрителей, каким образом религией прикрывают жадность и жажду власти. Да! И еще как обычный человек пропитывается цинизмом, иначе не выжить, и в образах подобных людей каждый себя узнает! Однако надо показать, что циничный поступок, пускай совершенный от безысходности, повлечет за собой череду циничных поступков со стороны других людей, которые тоже силятся выжить; надо показать, как цинизм порождает цинизм, как именно этот порочный круг Катрин и пытается разорвать, и все остальные – мы – тоже должны попытаться разорвать его.
Лотте захотелось поставить «Мамашу Кураж» сегодня же, сейчас. Может, предложить студентам поставить ее в осеннем семестре, а репетировать по вечерам? Да! Она давно уже ничего не ставила, так почему бы вновь не попробовать себя в роли режиссера? И непременно сочинить для постановки несколько новых песен! Песню солдата ООН. Песню волонтеров. Песню Генерального секретаря НАТО? Да! Она сама их все напишет, прямо сегодня вечером и начнет. У нее уже пара строчек сложилась!
Но когда Лотта вытащила ручку с бумагой, вдохновение уже улетучилось, а, ложась спать, Лотта ничего путного придумать уже была не в состоянии.
«Нужно разорвать порочный круг, – думала Лотта, – да, это верно, вот только вопрос – как?»
Наступил вторник, новая лекция. Спала Лотта тревожно и проснулась тоже в тревоге, но встала, по обыкновению, около восьми, хотя лекция начиналась лишь в два. Лотта выпила кофе вприкуску с темной шоколадкой с кокосовой стружкой и собралась в Академию искусств. Она решила следовать своему обычному распорядку. Когда лекции у нее были после обеда, Лотта заходила в столовую и долго завтракала, потому что с половины десятого до двенадцати там бывало малолюдно и ее любимый столик, справа возле окна, обычно оставался незанятым. Здесь ей и работалось хорошо. Словно солнечный свет, заливавший столовую, прояснял Лотте мысли. Лотта собиралась продумать план действий на тот случай, если студенты ничего толком не скажут. Она боялась, что они будут молчать, что никаких соображений о постановке «Мамаши Кураж» у них не найдется. Лотта боялась, что не сможет разговорить их. У нее было ощущение, что одна из причин, по которой они выбрали актерское мастерство, заключалась в их нежелании проявлять собственную волю, а актер, что называется, как раз и должен выполнять волю режиссера, подчиняться его приказам, режиссерское слово – закон, и, возможно, таким образом актер перекладывает на чужие плечи ответственность. «Перекладывает на чужие плечи ответственность», – повторила она про себя. Хорошо, что она не сказала этого на камеру, когда Таге Баст снимал. И вообще надо бы поосторожнее.
Читать дальше