Аркан Карив - Однажды в Бишкеке

За те семь минут, что я провожал ее до дома, я понял самое главное: только вызвав в женщине чувство, ты можешь сам почувствовать, что ты есть. Меня любят, значит, я существую! Это было великим открытием.

Долгие годы я не вспоминал о той девушке, даже имя ее испарилось, но недавно мне приснился сон. Я один в нашей квартире, ни родителей, ни сестры, и квартира обставлена по-другому. Все красивое, мягкое, в Рубенсовых тонах. А вокруг такая грустная торжественность, как у Левитана «Над вечным покоем». Мы с ней звоним друг другу по телефону, я не оговорился, именно так — звоним друг другу. Она сейчас зайдет, только сначала должна переодеть школьную форму. Меня это не удивляет. Ведь во сне не чувствуешь возраста. Но страхи и желания ощущаются иногда даже сильнее, чем наяву. Кошмары мне раньше снились, а эротический сон — впервые. Ничего визуального больше вам описать не могу, потому что все стерлось, как я ни старался удержать. Я думаю, сон строится не из предметов и живых существ, а из их родовых признаков, которые спящее сознание способно видеть, а бодрствующее требует конкретности, поэтому образы так быстро рассыпаются. У меня осталась только память о бесконечной благодати, какой в жизни я никогда не испытывал.

Я проснулся весь в горячих слезах, сотрясаясь от катарсиса, попытался пробраться обратно, но ничего не вышло, двери рая плотно закрылись, не оставив ни единой лазейки. Дивный сон выхолостился, а вместо него воскресли и поперли на меня живые картинки из детства, уж не знаю, где они прятались столько времени.

Юппи опять потянулся за бутылкой и налил себе. Он был уже здорово пьян, но я его не останавливал, — пускай, если это поможет ему закончить историю.

Не стану пересказывать мои картинки, думаю, вам хватает своих. Дело не в картинках. И не в том, что страх пересиливал во мне желание и я не то что спать с ней, я даже поцеловать ее так и не решился за все те две недели, которые мы встречались, пока не разъехались на каникулы. Все время боялся, что получится, как у собак, что я все испорчу. Да и она была, в сущности, еще маленькой, хотя девочка четырнадцати лет, безусловно, намного старше мальчика, которому тринадцать. Короче, дело в том, что я знать не знал, а в подвалах моей памяти все бережно сохранилось: образ, голос, прикосновения, запахи.

И все они через четверть века вдруг взяли и явились мне во сне, усиленные в разы силой моего могучего воображения. Но с какой целью? На чем меня крутят?! Я долго и сосредоточенно думал над этим, пока меня не осенило, что мне приснился эротико-благовестный сон и меня ждет великая любовь. А вся моя история — это немного затянувшийся тост. Локти выше эполет! За присутствующих здесь дам!

— Ну?! — дернула меня за рукав Джумагюль, как только мы вышли из номера. — Сейчас умру от любопытства. О чем рассказывал твой друг так проникновенно, что Наташа оставила его у себя на ночь?

— Он рассказывал о сначала счастливом, а потом несчастном детстве и о первой любви, тоже несчастной.

— В точности как в твоем романе.

— Ничего не поделаешь, my lovely [83] Моя радость ( англ. ). , проклятые архетипы. Разницу дает только фактура. Но, в принципе, все мы работаем старый шекспировский номер: She loved him for the dangers he had passed, and he loved her for she was pity them [84] «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним» ( англ. ). .

— А чем закончится твой роман, ты уже знаешь?

— Знаю.

— Скажи!

— Он закончится тем же, с чего и начался: любовью.

— Oh, couldn’t you be just a bit more specific? [85] А ты не мог бы быть поконкретней? ( англ. ).

— Конкретным бывает только то, что уже написано. А то, что еще не написано, всегда останется не более чем обобщением. Таковы законы новеллы, my lovely.

— Fuck novels! [86] К черту романы! ( англ. ). — произнесла Джумагюль с чувством.

— Согласен: на фиг! — согласился я. — Тем более что завтра к нам прилетает наш Поэт.

В дальнем конце коридора, тянувшегося от трапа самолета до VIP-зала аэропорта «Манас», показался Аль Пачино. Он уверенно вел с помощью джойстика электроприводную инвалидную коляску. Ежик пробитых сединой жестких, как проволока, волос прекрасно гармонировал с костюмом в тонкую полоску, белым шарфом и черным бархатом жилета, пересеченного цепочкой карманных золотых часов. Крестный отец обогнал стайку стюардесс «Таджикских авиалиний» и, резко переложив румпель, объехал вокруг них на одном колесе. Девушки рассыпались смехом и аплодисментами.

— А наш-то, а наш! — умильно пробормотал Юппи.