Аркан Карив - Однажды в Бишкеке

Слезы невольные и сладкие текли. Академик Павлов строго наблюдал сквозь пенсне. Взгляните, коллега. Презабавный феномен: слезы. А ведь раньше была слюна!

Я скрутил еще косяк и стал искать, из чего бы сделать фильтр. Порылся в сумке, напоролся на Библию. Вторая страница была из довольно плотной бумаги. На ней сиял дарственный автограф идеальным почерком идеального гражданина: «Так держать! Желаю успеха!» Подпись: «ротный командир 930-го пехотного резервистского батальона капитан Шмуэль Зах». Я вырвал аккуратную полоску, свернул ее в трубочку, вытащил зубами ватную набивку и вставил картонную спираль. Снаряд с напутствием старика Заха кому хочешь снесет башню. Махмуд, поджигай! Желаю успеха!

Мирный запах синайской травы воскурился над израильским фортом.

Раз уж Библия в наших руках, посмотрим, что пишут.

Когда пяти лет я учился читать, то сначала выучил наизусть целую страницу в книге «Буратино». Я умел читать только ее. Куда ни приду, сразу раскрываю своего «Буратино» на любимой странице и прилежно читаю. В Библии у меня тоже есть страничка. Я нахожу ее без помощи закладки.

Ну что за хомэр мне попался привередливый! Маньеризм в башке. Балаган в душе. Чернокнижье в башне на вышке. Я смотрю в Библию и вижу. Я вижу! Я а́шкара [46] В натуре ( ивр. , сленг ). вижу!

…Метет-метет по всей земле, во все пределы. Метет всю ночь. Утром, увязая в снегу, техник-смотритель Вера Павловна бежит с изменившимся лицом к Жидоприемнику. Проносится по комнатам. Распахивает двери. «Мальчики! Мальчики! Вставайте! Беда!» Не снимая пальто, она ставит чайник на плиту; моет под краном в холодной воде (горячей нет у нас) граненые стаканы. Три недовольные призрачные тени расходятся по трем сортирам. Вера Павловна разливает по стаканам чай. «Ой, мальчики! Не знаю, как вы и управитесь. На полметра нанесло… Ну вы уж потихоньку как-нибудь…»

Первобытные утренние люди с трудом движутся по снежной целине. Они еще несут в себе тепло простыней, запах зубной пасты и шкворчащей яичницы. Это утро — заря человечества.

Мой участок — крестный путь человечества. Особенно для стариков и детей. Злая прохожая бабка скачет в темноте по сугробам: «Безобразие! Набрали тут лимиты всякой! Работать не хотят!»

Простите, люди добрые, я немного проспал. Сейчас, докурю только, подышу на замерзшие руки и расчищу вам путь. Вот уже начинаю.

Никто не сравнится в упорстве с увлеченным работой дворником-тельцом. Светает. Веселеет.

Жирная черная «Волга» шуршит вдоль моего участка. Если видишь номер МОС, брось гранату — едет босс! Я припадаю на одно колено и выставляю лопату черенком вперед. Тра-та-та-та-та-та-та! Получите, гады, от народного мстителя! «Волга» истерически останавливается как от прямого попадания. Задние дверцы распахиваются. Два искусствоведа в черных штатских пальто бегут ко мне деловитой рысцой по расчищенному мною же тротуару. «Ребята, да вы чего! Да я пошутил! Да дворник я!» Все происходит мгновенно.

Я сижу в снегу, прислонившись спиной к стене вверенного мне дома, и плюю красным на белое. Еще мне дали под дых. Разогретому работой мне не холодно в снегу. Даже приятно. Я вытаскиваю из кармана телогрейки пачку «Астры», закуриваю. Теперь, в кабинетной практически тиши сугроба, сердце мое начинает трепыхаться обидой и злостью. О, как я ненавижу советскую власть!

Желтые полуботинки входят в кадр. Голос свыше сочувственно интересуется:

— Еврей?

После всего пережитого я такой крутой, я такой Ван Дамм, что даже головы не подниму. Только улыбнусь разбитыми губами:

— Нет, блядь, техасский рейнджер!

Обладатель желтой обуви шелестит у себя наверху бумагами. Мне на колени опускается листок в клеточку с номером телефона. «Вам необходимо учить иврит, молодой человек. Позвоните, спросите Леву. Желаю успеха». И все. Уходит.

Я так и не взглянул наверх. Но не жалею, я ни о чем не жалею. Зачем смотреть судьбе в глаза. Лучше смотреть ей в ноги.

Есть дни, они проносятся как бег оленей. А есть такие, что длятся дольше века, много жизни умещают в себе.

В тот день в булочную рядом с нашим домом завезли рогалики по пять копеек. Я взял на тридцать копеек шесть штук и был счастлив удачей. О, моя бедная юность!

С набитым рогаликом ртом, теряя в движении тапку, хитроумный Эйнштейн колобродит по кухне. «Гляди! Может, конечно, подстава. Но вряд ли. Как говорил мой великий тезка, Господь Бог изощрен, но не злонамерен. Да и сам посуди: на фига?!» — «Что на фига?» — «На фига ты им нужен, гэбэшникам?.. Нет, стоит сходить. Точно: пошли! Поучим ядрит. Иоффе, ты с нами? Может быть, кстати, баб каких новых засмотрим. Еврейских, правда, но тоже…»