Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

Скорее всего его убили бы. После войны дед работал в реставрационных мастерских Русского музея.

Он был столяр — краснодеревщик. Вся мебель у них в доме была сделана его руками, красного дерева — строгая и очень красивая. Библию подарил ему друг, тоже столяр, работавший там же. На вопрос, почему этот человек подарил моему деду-еврею Новый завет, родственники отвечали, как само собой разумеющееся: — Ну потому, что он считал, что наш деда Мика — святой человек. В детстве меня вполне устраивал такой ответ. Нынче я думаю, что этот русский столяр был верующий, православный. И наблюдая моего деда, человека действительно добрейшего из всех, кого я знала, он пришел к выводу что дед — совершенно истинный христианин, живет по-христиански и просто не знает об этом. Я думаю, что это был подарок — миссионерский. И еще я думаю, что эти два человека часто оставались вдвоем там, в мастерских Русского, на какие то сверхурочные работы, что они доверяли друг другу и свободно разговаривали, спорили, наверное о Боге, о вере… И этот подарок был попыткой повернуть деда лицом к христианству. Однако дед сразу принес эту книгу нам, подарил папе-художнику, как уникальное художественное издание. И я с шести лет рассматривала эти картинки, всю эту историю

в картинках. И родители рассказывали мне, что там происходит на картинках. Так что история Иисуса Христа пришла в мою шестилетнюю жизнь в виде комикса. Еще она книга пришла от этого деда, и тоже с рисунками Гюстава Доре. Это было годом раньше. Помню, как мы идем с дедом по скрипучему снегу, Питер, темно, фонари горят и снег мерцает. А на дедушке, предмет моей мечты и зависти — румынки: снизу коричневая кожа, сверху кремовый фетр. Румынки вызывали полный восторг. Эта мечта потом сбылась, лет в 18 я нарыла в секонде румынки мужского размера — точь в точь как были у деда. И носила их потом долго. У меня был настоящий тулуп бутылочного цвета, солдатский ремень и вот эти румынки. Недавно один стильный пожилой гей сказал мне: — Конечно, я тебя помню, ты одевалась лучше всех в городе.

Это был ценный комплимент, особенно, если учесть, что одевалась я исключительно в секондах, так что практически без денег. И вот, мы идем, снег мерцает и скрипит под румынкам, и моя рука в дедовой руке, покрытой веснушками и рыжей шерстью. Полное счастье. Мне кажется, что мы идем очень далеко. От нас, угол Греческого и Некрасова, на какую-то Советскую, как раз к бабушкиному брату, старосте синагоги, и там нам выдают детскую книжку «Гаргантюа и Пантагрюэль». Тоже большого формата и тоже с рисунками Доре!

Мы несем ее на Греческий, и дальше по выходным, а меня туда сдавали на выходные, мне ее читают вслух. Это было детское адаптированное издание. Взрослое я так никогда и не прочла. А детское полюбила на всю жизнь. Вот такие две книги. Они могут показаться диаметрально противоположными, но на самом деле — говорят об одном и том же. О добре и зле. «Гаргантюа и Пантагрюэль» книга, написанная священником, точно так же расставляет флажки морали, за которые нельзя. Все та же система табу. Только с поправкой на смеховую культуру. Рабле пытался нарисовать потрет доброго, честного и глубоко порядошного правителя.

Ну и сделал его великаном — потому что если ты не великан — то плохо тебе придется, подлые люди тебя предадут, а потом злые люди возьмут тебя и вздернут на крест.

И сам то Рабле выжил по чистой случайности, ибо великаном не был. В книге Рабле — любимым героем для меня стал Панург. Панург конешно напоминал Пульчинеллу, Полишинеля и Петрушку — тоже с детства любимых мною героев.

И все это «гуд бэд бойс» — так их назвал Голливуд, «хорошие плохие парни». Вот мой второй дед, мамин отец, был именно из таких. Конешно, его никто не назвал бы святым. У него были любовницы, он дрался на улице, он был болтун, он был хвастун в стиле Мюнхаузена. Но так же как у первого деда — у него было абсолютное чувство справедливости. У обоих дедов — было чувство справедливости — как в книжках. Как в кино. «Святой» столярный дедушка, например, после 20-го съезда партии, написал письмо в ленинградский горком партии, с предложением переименовать Ленинградский Университет имени Жданова в имени Ленина. Это был странный поступок. Можно было себе представить, как все эти годы дедушка ненавидел этого Жданова, действительно редкую свинью и сволочь. Его все ненавидели. Но вот так чтобы сесть за стол и написать и написать такое письмо… от смирного деда, живущего «так чтобы там наверху не замечали» — никто этого не ждал. Второй дед «хороший плохой парень» — был просто реальный Майлз Гендон. Он был занят защитой справедливости с утра до вечера. Уличные драки чередовались бесконечными письмами в горком и райком, работая в газете — он писал какие то непрерывные разоблачения, в какой то момент он повторил подвиг Эрнста Неизвестного, схватив за грудки тогдашнего главу нашего города Романова. Его понижали в должности, увольняли, провожали на пенсию, но посадить его как раз не могли — потому что он был ветеран и войны и партии, и старый большевик и «верный ленинец» — так он сам себя называл. Все мое детство прошло под его бесконечные рассказы, о том как он кого-то защитил. Матроса, кита, девушку, друга… Н