Диана Арбенина - Тильда [сборник]

Я прочитаю все новое, все недочитанное, все купленное и пыльное, сваленное в углах моих комнат. Новые имена я буду запоминать кропотливо и не торопясь: это будут последние новые книги в моей жизни.

Журналы откопаю на чердаке и прочитаю тоже.

На все это уйдет лет девять-десять.

Десять лет пролетят как день. Слишком сильно я люблю читать и слишком давно этого не делала.

Лет семь после чтения я буду издавать звуки. Скорее всего буду читать вслух нараспев. Наверное, свое. И наверняка новое. Написанное в момент извлечения звука. Песня это будет или декламация, не известно и не важно. Все равно никто не услышит, а самому автору не дано понять, что он написал, и уж тем более классифицировать извлеченное из себя. Я пока не уверена, что не включу диктофон и не стану записывать себя – слишком сильна привычка фиксации. Очень буду рада, если забуду, наконец, про запись. Это будет означать, что мне практически удалось извлечь свое сознание из тюрьмы рефлексии.

Потом я замолчу. После пения я очень устану и замолчу. Надолго, на девять лет. Девять долгих прекрасных лет я буду отдыхать от себя, я буду прощаться со своим голосом и энергией, которую он рождает. Я буду прощаться со своим именем и своим детством, которое, наконец, опять начет доверять мне. Буду прощаться со своими обидами и радостями, болью и несовершенством.

С каждым годом немота будет одевать меня в себя, как кора одевает дерево, заполняя соком силы каждую его клетку.

С каждым годом, проведенным в абсолютном глухом молчании, свет, живущий во мне, будет оживать, набирать яркость, разгораться с новой силой и заполнять каждую мою клетку, чтобы уже не погаснуть никогда. В конце этого процесса я опять поплаваю под водой и уберу все волосы с черепа.

К концу девятого года я начну улыбаться.

Последние пять лет своей жизни я буду печь хлеб.

Каждый день в шесть часов утра я буду выставлять его на крыльцо своего дома, и он будет мгновенно исчезать. Люди полюбят мой хлеб и будут в нем нуждаться.

Чтобы не заставлять их ждать и томиться от голода, я буду много-много работать. Мне придется испечь громадное, миллиардное количество хлеба. Из прошлой бессмысленной жизни я запомню, что люди насыщаются быстро и практически так же быстро становятся голодными и жестокими. Аромат моего хлеба будет невероятен для всего мира. Лишенная обоняния, я единственная не смогу его узнать. Да мне, слава богу, и не придет в голову.

Я уйду в девяносто, от холода. Я случайно замерзну и не успею согреться. А сказать тебе, что мне холодно, я постесняюсь.

Меня зовут Одиночество.

Фотографии теряю. Намеренно. Чтобы черные дыры прошлого не втянули меня в воронку времени, как воду в ванне. На вопрос «откуда я?» давно ответил мой папа, рассказав о дворянстве и моем родственнике Бонч-Бруевиче. Революция подмяла под себя и нашу семью, но не фатально: состав крови остался прежним, мы ее, подобно чеченским кланам, сословно не разбавили, чужих плавать в ней не пустили, к чему такая избирательность – не знаю, но что-то в этом, несомненно, есть. В природе масса тому доказательств, начиная от поля русских березок, которые хороши идеальностью девственного рисунка своей коры, заканчивая животными, которые совокупляются только со своим видом, барсуку не придет в голову зажечь с кукушкой, к примеру, или с какой-нибудь гремучей змеей.

Происхождение важно знать, просто знать, без орать на всех углах «я потомственный дворянин» или «москвич во втором поколении». Просто знать для прививок и наследственных заболеваний. Тогда и малокровие, от которого умер мой дед, не ударит обухом по голове, если вдруг ему станет угодно навестить и меня.

Так вот, я фотографии не храню, спасибо, что придумали цифру: всегда есть соблазн распечатать нащелканное потом когда-нибудь, когда-нибудь не случается никогда, и прошлое спит себе спокойно, похороненное под толщей минут жизни.

Фотографии ТУДА не взять, и когда ТУДА пригласит меня в гости, не кладите мне их под подушку – истлеют на раз, будет неприятно пахнуть, я рассчитываю хотя бы на минимальный комфорт в своей последней дубовой постели.

Кстати, если уж заговорили на тему ТУДА: не кладите вообще ничего. Упаси господи засунуть мне в гроб гитару или пару листов с шариковой ручкой, упаси господи! Гитару отдайте тому, кто в ней действительно нуждается, червячки, разумеется, не отказались бы тоже – такой волшебный привалит обед – но это роскошь, господа, для червяков это слишком жирно.