Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

И Мориц теперь знал, кто же он, кому принадлежит, – вот эти люди, вот его народ отныне, он один из них, он из этой толпы безродных на пути откуда-то куда-то.

Он знал, кто был его фараоном, и он знал, каково это – быть рабом на чужбине, даже если чужбина – твоя собственная страна, поработившая своих подданных. И он сумел освободиться, сделав свое «я» микроскопическим, невидимкой проскользнул сквозь ячейки сети. Его переполняла глубокая благодарность. Он сбежал и принят общиной, для которой важен не цвет кожи, а общность ценностей. Общиной, которая не спрашивает, откуда ты, а спрашивает только, куда ты направляешься.

Одного он по-прежнему не знал – где его земля обетованная.

Он был ошеломлен, увидев себя в зеркале. Реквизит в золоченой раме, который кто-то поставил в кулисах. В зеркале счастливый человек кружился в танце – так Мориц не танцевал никогда.

Salve, Maurice, приветствовал он свое отражение. Спасибо за мою жизнь.

Внезапно в нем снова поднялась паника. Но теперь он понимал, чего боится, – потерять себя. Стать настолько Мори́сом, что совсем исчезнет Мориц. Что душа отделится от тела и больше не сможет найти дорогу назад. Ясмина почувствовала его растерянность и нежно погладила Морица по щеке.

– Amore, tutto bene?

– Sì [128] Любимый, все хорошо? Да ( ит. ). .

Ее прикосновение успокоило, вернуло его душу в тело. Мориц взял руку Ясмины и крепко сжал. Он смотрел на нее и уже не знал, та ли это Ясмина, с которой он себя потерял, с ее смехом и печалью, с ее распахнутым сердцем, с ее самозабвением в танце. Может, он и любил ее за то, что она была в этом мире такой же потерянной, как и он.

– Сыграйте «Юкали», – крикнула Ясмина аккордеонисту.

Тот знал это танго и заиграл. А Ясмина запела.

Все остановились и слушали, и ее голос поначалу казался нежным и хрупким – как ее тело, но с каждым мигом наливался уверенностью. Мориц тоже был заворожен. Прежде она не отваживалась петь на людях, всегда в своей комнате, подпевая пластинкам брата. И теперь казалось, что голос Виктора просвечивает сквозь ее голос. Как будто Виктор никогда не умирал. Она пела для него – и внезапно Виктор очутился среди них. Альберт растроганно вытирал слезы. Потом начали подпевать знающие французский. Для нее Юкали, остров счастья, был не воспоминанием, а обещанием. Когда Ясмина замолчала, Альберт подошел к дочери и обнял. Ему не надо было говорить, о чем он думает, – она и так знала. Она вернула его назад – пусть лишь на краткий миг, но этого было достаточно, чтобы Альберт почувствовал, что его сын не пропал, а лишь отдалился на одну песню.

– Почему папа́ грустный? – спросила Жоэль.

– Нет, он счастливый. Потому что мы теперь семья, – сказал Мориц. – Теперь он твой дедушка, а я твой папа́.

Жоэль посмотрела на него. Ей требовалось время, чтобы разобраться в этом. Мориц нежно поцеловал ее в лоб.

Альберт принес из лагерной кухни свежую рыбу. Ясмина на этом настояла – кус эль-хута, ритуал, венчающий всякую еврейскую свадьбу в Piccola Сицилии. Ей вручили острый нож, Морицу – тупой, и по команде они оба начали чистить рыбу, он с головы, она с хвоста. Кто первым управится со своей половиной, тому и носить в доме штаны. Восточноевропейцы забавлялись, глядя, как Мориц мучается, тогда как Ясмина уже давно управилась со своей половиной. Не было в Piccola Сицилии такой невесты, которая проиграла бы в этой игре, и мужчины принимали, что последнее слово в доме – за женщиной, а вне дома – за мужчиной. Ясмина победно вскинула рыбий хвост, засмеялась и поцеловала Морица.

Альберт обнял Морица одной рукой и прошептал в ухо:

– Спасибо, Мори́с.

– Спасибо, Альберт.

Они долго не отпускали друг друга, зная, что в этот день не только заключен союз, но и подтверждено расставание. Ясмина отнесла рыбу на кухню, где ее зажарили, так что у жениха с невестой сегодня будет что-то помимо обычной лагерной еды. Pasta e fagioli с ломтем хлеба, вот и все, макароны с бобами. Но сегодня и это было как праздничный обед, потому что за едой вспоминали блюда, какие у них в странах подают к свадебному столу, и с помощью толики фантазии и стаканчика вина бобовая размазня в жестяных мисках сходила за гефилте фиш из Кракова, за пряные колбаски из Марракеша и за рис по-персидски, который еврейки из Исфахана привезли в Италию, с шафраном, миндалем и изюмом.