Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

Я смотрю на дождь и впервые вижу бабушку в новом свете. Тихое величие этой маленькой женщины. Своей ложью она сберегла в нас крохи достоинства.

– А если бы Мориц знал, что стал отцом? – спрашиваю я.

– Думаю, он бы вернулся. Долг для него был превыше всего.

Пытаюсь вообразить, как бы сложилась наша жизнь, если бы он вернулся домой. Вполне нормальная и рядовая семья послевоенного времени. Мориц забыл бы Ясмину и никогда бы не рассказывал, что происходило в Piccola Сицилии. Зато рассказывал бы о глазунье, приготовленной на танковой броне. И может, я застала бы ворчливого старика, который так и не смог простить жене и детям, что никогда не жил собственной жизнью. Стала бы Фанни счастливой? Возможно. Но скорее всего – нет. Лишь изменив Фанни, Мориц вышел из тени, чего никогда себе не позволял. Он вторгся в жизнь, стал ее частью – взвалив на себя груз вины. Наверное, любовь всегда означает вину. Как не бывает выбора без последствий, так не бывает любви без решения.

– Идем, – говорит Жоэль.

– Погоди! И куда же они потом подались?

– Это уже другая история. Идем, я замерзла, и у меня кончились сигареты.

– Ты мне не расскажешь?

– Они любили друг друга, если ты хочешь знать. Поэтому ты должна его простить, дорогая. Если человек что-то делает из любви, он не виновен. Виновным становишься, только когда действуешь не от сердца. Виновным перед самим собой.

Мы возвращаемся в отель, в холле стоит чета Трибели – чемоданы, на лицах потерянность. Господин Бовензипен и жена Митцлаффа спускаются по лестнице. Они приехали ради одного: найти опознавательные жетоны с личными номерами, чтобы окончательно убедиться, но жетоны по-прежнему покоятся на дне морском. Что бы изменилось, думаю я, если бы вы их получили? Ведь вы не знаете, кем они были в действительности – ваш отец, ваш дед. Я же добыла невидимое сокровище. Историю.

С улицы входит Патрис, встряхивается, точно мокрый пудель, и начинает уговаривать остаться и подождать: если установится погода, можно решиться еще на одно погружение. Но он и сам понимает, что это бессмысленно. Самолета больше нет. Только разбросанные невесть на какой площади обломки.

– Ненавижу прощания, – говорит Жоэль, кутаясь в горжетку, когда такси с немцами отъезжает. – Все эти сантименты. А жизнь состоит из прощаний. Во всяком случае, начиная с определенного возраста.

Она подмигивает мне и закуривает. К нам подходит Патрис, берет у Жоэль сигарету и сыплет едкими шутками. В свой адрес. Он нравится мне все больше.

– А немного отчаяния тебе к лицу, знаешь?

– Переночуешь у меня? – спрашивает он.

Я смотрю на Жоэль. Мне хочется услышать конец истории.

– Соглашайся, дорогая, – говорит Жоэль. – Ему сейчас нужна хорошая компания. А мы завтра встретимся в купальне. Ça va, Патрис?

Он строит горестную гримасу.

– Кажется, вы единственная, кто не огорчился из-за того, что мы не добыли сокровища.

– О, я нашла куда более ценное сокровище. – Она бросает на меня лукавый взгляд. – Кроме того, вы представляете, что за драка случилась бы за эти драгоценности! Вам пришлось бы сражаться с тремя правительствами и с наследниками, со мной в том числе, а это так себе удовольствие, уж поверьте мне!

Она улыбается, и впервые с момента катастрофы я вижу улыбающимся и Патриса.

– Это как в любви, – добавляет Жоэль. – Иногда рыбачить интереснее, чем разбираться с уловом.

– А иногда хочется поменьше приключений, – говорит Патрис. – Во всяком случае, начиная с определенного возраста.

На катере я рассказываю Патрису историю Морица и Ясмины. Мы лежим в его каюте, дождь тихонько стучит по крыше. Под нами дышит море. Когда я умолкаю, Патрис восклицает:

– Черт! И чем же все кончилось?

– Я еще не знаю. И даже немножко боюсь узнать.

– Почему?

– Начало любовных историй всегда лучше, чем их конец. Но, может быть, я просто не хочу, чтобы Жоэль перестала рассказывать.

– Если в любви заранее знать, чем дело кончится, так лучше и не начинать.

Мы улыбаемся друг другу, и я знаю, о чем он думает, – о том же, о чем и я: интересно, это у нас уже конец или только начало?

– Я бы с удовольствием к кому-нибудь приехал, – говорит он. – И остался.

– Если бы ты мне это сказал тогда, я бы растаяла. Хотя нет, ни слову бы не поверила.

Мы смеемся.

– Знаешь, – говорю я, – всю мою жизнь я не хотела ничего другого, кроме как прийти к кому-нибудь. И остаться. И когда все рухнуло, для меня наступил конец света. Но теперь я впервые в жизни ощущаю свободу как подарок.