Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

– Я хочу вас кое о чем спросить, Мори́с.

– Да?

– Сталинград, Тунис, Сицилия. Ваша армия отступает. – Они шли в сторону порта. Автомобилисты вокруг отчаянно сигналили. – Вы не ликовали.

– Вы тоже, – сказал Мориц.

– Знаете, я нахожу странным, что все вдруг стали антифашистами. Мы видели, на что были способны некоторые из них под немцами.

Мориц не понимал, к чему он клонит.

– А вы? – спросил Альберт. – Вы сняли форму, но разве вы обрадуетесь, если Германия проиграет войну? На чьей стороне вы?

– Ответ зависит от того, кого вы спрашиваете, Морица или Мори́са.

– Я спрашиваю человека, которым вы являетесь на самом деле. Или давайте поставлю вопрос иначе. Я всегда восхищался немецкой культурой. Вы изобрели книгопечатание, открыли рентгеновское излучение, сделали много других открытий. Играя Бетховена, вы тронули мое сердце, мое странное еврейско-итальянско-тунисское сердце, куда сильнее, чем песни Виктора. Но когда вы и ваши товарищи оккупировали нашу страну, Ясмина задала мне вопрос, на который я не смог ответить: «Что мы сделали немцам такого, что они нас так ненавидят?»

Мориц никогда не испытывал ненависти к евреям, но он знал многих, сделавших стремительную карьеру в гитлерюгенде, в партии и в СС именно благодаря ненависти – свою власть они демонстрировали на беззащитных. Но разве это были немцы? Никто в его семье, даже отец, не учил его ненавидеть евреев.

– Я не хотел бы ставить вас в затруднительное положение, – сказал Альберт. – Но знаете, когда я смотрел кинохронику, все эти людские массы на площадях, кричавшие «хайль Гитлер»… Меня испугало, как много их, всех этих людей, неотличимых друг от друга, одновременно вскидывавших руки, ликовавших в едином порыве. В нашем ragoût méditerranéen, средиземноморском рагу, такое невозможно. Если вы запрете в комнате парочку мужчин, то до вас донесутся три языка и четыре мнения. И если они подерутся, то не из-за фюрера, а из-за женщины.

Мориц невольно улыбнулся. Взгляд Альберта был серьезен:

– Мне трудно представить вас среди этой массы.

– Я не состоял в партии.

– Но знак партии был на вашей форме. Как вы могли сражаться за этого человека? Как он смог одурманить весь народ? Эта идея господствующей расы. Чистота крови. Как врач я могу вас заверить, что с точки зрения медицины это глупость. Мы, евреи, всюду, где мы жили, смешивались с христианами и мусульманами, переходили в другую веру, женились, c’est la vie! Среди евреев есть брюнеты и блондины, с голубыми глазами и с карими, у нас есть даже чернокожие, из Эфиопии, и тем не менее все мы евреи! И я не видел никого, кому бы повредило такое разнообразие. Но в каждой маленькой деревне, в les bleds [71] Захолустье ( фр. ). , где все женятся только между собой, о-ля-ля, я вам определенно скажу, там вы обязательно встретите умственно отсталых!

– Но, Альберт, – осторожно сказал Мориц, – ведь и тут белые – господа. У арабов нет равных прав с европейцами.

– Это верно. Но никто не загоняет их в лагерь. Мы живем вместе. И многие арабы любят Францию. Я вас уверяю, Тунис будет всегда оставаться французским! Но вы не ответили на мой вопрос.

Мориц подумал. Он не хотел говорить того, что могло ранить Альберта, но в то же время хотел быть честным.

– Знаете, в моей деревне я не знал ни одного еврея. Первого еврея я встретил в Берлине, он учился в моем классе, его звали Макс, мы вместе играли в оркестре. Это был евангелический интернат, но он там учился, я не знаю почему. Его родители меня даже пригласили однажды в гости. Дружелюбные, приятные люди. Я не увидел в их доме ничего, что отличало бы их от других семей. И однажды Макс просто исчез. Говорили, что они уехали. И никто больше о них не спрашивал.

– И вы?

– Мы не были друзьями, просто одноклассниками. В юности тебя интересует только собственная персона. И, кроме того, вопросы не поощрялись. Сиди тихо, так говорили, не то попадешь в Дахау!

Альберт поднял очки на лоб, замедлил шаг.

– Что они там делают с людьми? Никто не вернулся из лагерей.

– Я не знаю.

– Как это может быть? – воскликнул Альберт, разволновавшись. Руки у него тряслись. – Вы должны знать!

– Я там никогда не был. Никто об этом не говорит.

Альберт пытался справиться с собой. Он избегал смотреть на Морица, чтобы не выдать своих чувств, но и не хотел дать тому уйти от ответа. Мориц прямо-таки физически ощущал, как в голове Альберта идет работа.

– Это правда – то, что говорят?

– Что?