Анаит Григорян - Поселок на реке Оредеж [litres]

Она сложила на столе руки, положила на них голову и прикрыла глаза. В гостиной за печкой зацвиркал сверчок, да так громко, что казалось, будто он сидит где-то совсем рядом. Татьяна прислушалась и различила два голоса.

– Цвир-цвир, – громко говорил один и добавлял тише: – Цвир-р-цвир-р…

– Цвир-цвир-цвир, – стрекотал в ответ другой, – цвир-цвир-цвир…

Наверное, это их сверчок привел к себе за печку подругу. Летом его не было слышно: в теплое время он жил на улице, а когда ночи становились холоднее, перебирался в дом и сидел за печкой до поздней весны. Татьяна стала слушать разговор сверчков, представляя, что они могли говорить друг другу, и всё у нее выходило, будто их сверчок обещал своей подруге, что они будут жить в любви и согласии и будет у них много деток.

– Цвир-цвир-цвир, – пела в ответ подруга, – цвир-цвир-цвир.

Татьяна не заметила, как задремала, и проснулась оттого, что у калитки остановилась машина.

Петр по пути из Суйды завозил что-то в Куровицы, там встретил Сергия и предложил подвезти. Татьяна, услышав шум мотора его «Газели», вскочила, как будто и не спала, и побежала встречать.

– Вы бы зашли хоть на чай-то… у меня яблочный пирог со вчера… – быстро говорила Татьяна Петру, поеживаясь от холода: она не успела набросить на плечи платок. – А то как-то…

– Да ну! – Петр махнул рукой. – Оксанка ругаться будет. И так опоздал.

Сергий с каким-то смущением поглядел на Петра, и Татьяна тоже отчего-то смутилась. Петр был выше Сергия, на голове его во все стороны торчали вихры, а лицо было не то чтобы красивое, но из тех, которые нравятся женщинам.

– А она у вас строгая? – вдруг спросила Татьяна.

– Да уж, строгая! – засмеялся Петр, и в темноте блеснули его крепкие и ровные зубы, желтоватые из-за того, что Петр, как большинство мужиков в поселке, курил «Беломор».

– Ну ты что это, Таня… – Сергий положил ей руку на плечо и обратился к Петру: – Спасибо, что подвез, а то не знаю, как бы из этих Куровиц выбирался на ночь глядя.

– Да чего там, ведь соседи, – пожал плечами Петр.

Соседями они не были: Петр жил на другом берегу, недалеко от станции. Татьяна сама бывала в той части поселка всего несколько раз, однажды заблудилась, и откуда-то из проулка на нее выскочила большая собака со вздыбленной от злости шерстью, и высокий женский голос закричал из-за забора: «Нельзя, Шарик! Нельзя! Фу!» Было это год или полтора тому назад.

– Ну, с Богом! – сказал Сергий, и они с Петром пожали друг другу руки.

Петр повернулся и, не торопясь, пошел к своей «Газели»; уже за калиткой чиркнул спичкой, и в сумерках зажегся оранжевый кругляшок папиросы.

– Что ты со своим чаем, Таня? – проворчал Сергий, идя с Татьяной по дорожке к дому. – Надо было водки ему предложить… Что ж ты у меня такая, а?

– Прости, – тихо сказала Татьяна.

У Петра и Оксаны было двое детей, мальчик и девочка: мальчик был похож на отца, а девочка – на мать. Девочка Татьяне очень нравилась: она часто ходила в церковь и подолгу молилась, беззвучно шевеля пухлыми детскими губами. Тоже дал Бог. Татьяна, поднявшись по ступеням крыльца, взялась за дверную ручку, но вдруг отпустила ее, повернулась к мужу, обняла его и зарыдала, пряча лицо в складках его рясы.

– Таня… Таня, да ты что это… – растерянно бормотал Сергий. Одна рука у него была занята дорожной сумкой и пакетом, в который благодарные жители Куровиц собрали пирогов, яиц, всяких овощей с огорода, расплатившись с батюшкой по старинке.

Татьяна ничего не могла сказать, только всхлипывала и комкала в пальцах его одеяние.

– Да Бог с ней, с этой водкой… – Сергий почувствовал, что у него в носу тоже начинает чесаться: один Господь знает, что делать с человеческими слезами! – Таня, да ты что… ну, Таня… Танюша…

За ужином Татьяна ничего не говорила, молча, опустив голову, ковыряла вилкой приготовленную со вчерашнего дня заливную рыбу. Сергий тоже ничего не говорил: не приведи Господь, жена опять расплачется. В Куровицы его вызвали причастить столетнюю бабку – он спешил, боясь, что бабка помрет до его приезда или впадет в беспамятство, так что нельзя будет напутствовать ее на пороге Вечности, а бабка, услышав, что он вошел в комнату, открыла голубоватые старческие глаза, оглядела его и сказала недовольно: «Что это такого молодого-то прислали?» – и помирала потом трое суток, за которые успела рассказать Сергию почти всю свою столетнюю жизнь.

– Пойдем спать, Таня… поздно уже, – наконец решился Сергий.