Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

Они долго, до устали, бродили в низинах по пестрой от солнца кромке леса, по колючим кустарникам, где в изобилии росли желтушник и горошек, подмаренник и медунка. И как назло, не было лишь заветного зверобоя.

— Ничего нет, — с хрустом разгибая затекшую спину, заключил Ивашко, — может, еще у кого поспрашивать?

— Никто той травы не даст.

Так в поисках и неторопливых разговорах они подошли к инородческому улусу. Сгрудившись в тени немногих юрт, шумно дыша, отдыхали овцы с облепленными навозом тяжелыми курдюками. У одной из юрт, приплясывая, горел костер. Порывистый ветер играючись взъерошивал травы и катал по ним белесую кишку дыма.

Почуяв чужих, злобно взлаяли лохматые улусные псы. На них тут же прикрикнула хлопотавшая у костра молодая, смуглая лицом женка. Из юрты один за другим показались двое мужчин. Старший из них, жилистый и низкорослый, сказал на ломаном русском языке:

— Пожалуйте, гости красны!

— Князец Бабук с братом Бугачом, — на ухо Ивашке уважительно шепнул Верещага.

У Бабука было морщинистое безбородое лицо, вернее — борода была, но настолько редкая, что ее трудно было разглядеть: всего несколько жалких волосинок. На князе, как и на его брате, лицом и статью похожем на Бабука, ладно сидел новый, слегка засаленный казачий кафтан — инородцы уже были зачислены на службу Белому царю.

Бабук с низким поклоном об руку поздоровался с гостями, зыркнул на скуластого Бугача, и тот мигом вынес и постелил на траву кошму, белую, обшитую по краю красными и синими лентами. Бабук почтительно, опять же с поклоном, спросил, как здоровье у Верещаги и Ивашки, одобрил покупку киргизом малого ясыря — об этом он уже был наслышан.

— Как жить без роду? Пастуха купи, жену купи, — подбирая под себя короткие ноги, посоветовал он. — Юрту ставь, места, однако, хватит.

— Где купить юрту?

— Я продам, — сказал Бабук, разглядывая Федорку и прикидывая, стоит ли тот названной воеводой цены. — А у меня сын такой есть, малый сын.

Обстоятельного разговора с Бабуком как-то не вышло. Отдохнув немного, Верещага со своими друзьями зашагал к острогу, прямо на выглядывавшие из-за бугра маковки церквей. Но вскоре, когда в степи опять пошли островки мелколесья, позади послышался приближавшийся топот копыт. Ивашко подумал было, что это Бабук или его брат. Вспомнили князцы что-нибудь такое, что собирались сказать и не сказали ушедшим гостям, и пустились за ними в погоню.

На плотном, гривастом вороном коне, с треском ломая ветви, к ним подлетел казак с головой, что пивной котел, большеглазый и тонконосый, в распахнутом кафтане и без шапки. Он круто подвернул к ним горячего коня, и тот всей своей громадой заступил людям дорогу.

— Ватаман! — ахнул и присел Верещага.

Ивашко смекнул, что к ним подъехал красноярский атаман Родион Кольцов, о котором он много слышал еще в Москве. Его хвалили за неуемную храбрость, за буйный, несговорчивый нрав, который Родион унаследовал от известного Ермакова есаула Ивана Кольцо, ходившего в давние времена войной на сибирского хана Кучума.

Родиона любили в остроге за то, что он одинаково относился ко всем: и к детям боярским и к голи перекатной. Ни перед кем не лебезил, всем резал правду в глаза. Из начальных людей Красного Яра он один был таков.

— Никого не видели? — зычно спросил он, шире распахивая свой красный кафтан. — Вторую неделю беглого аманата ищем. Как в воду канул, залихват!

— Можеть, и канул. Толкуют, дескать, его родня на том берегу Енисея, — проговорил Верещага, легонько похлопав по широкому крупу атамановского Воронка. Любил дед коней, ох и любил, а вот держать их ему еще не приходилось. Чужим бегунцам радовался.

— Я тебя помню, — Родион живо, с отменной лихостью подмигнул Ивашке смелым глазом. — Купал тебя в Каче, ровно слепого щенка. Плавать учил, а ты поскуливал. Служить приехал?

— Служить.

— Оно так. Меня держись. Норови-ка в мою сотню, к моим разбойникам, я тебе дурна не сотворю.

Родион уже был готов дать нетерпеливо переступавшему коню повод и скакать по перелеску дальше, но пытливый взгляд его вдруг остановился на бугристой, в струпьях голове Федорки:

— Зверобоем пользуйте.

— Того и ищем, ватаман.

Родион с кривой усмешкой на открытом лобастом лице развязал переметную суму у передней луки седла, достал пучок сухой мелколистой травы с желтыми цветами и, скосив плечи, подал Верещаге.

— Держи-ко, — и вздыбил рослого, взопревшего Воронка.

Куземке не повезло. Слетел он с самого крутояра кубарем, весь ободрался до крови, чуть шею себе не сломил в каменистом глубоком рву, а впереди кусты трещали — беглый по ним напролом шпарил. Не будь дураком, Куземко вскочил и что есть силы кинулся свежим следом, руками колючую боярку раздвинул и вроде бы уже ухватил братского и потянул было к себе за ногу. Да нога та на поверку оказалась зеленой гнилой корягой, которых много тут, на берегу Енисея. Матюкнулся в сердцах, плюнул и понуро, с сознанием своей большой вины, поплелся в острог.