Ференц Каринти - Будапештская весна

— Это не солдаты, а сапожники! — твердил он Пинтеру, спавшему на соседней койке.

Начало их дружбе положило то обстоятельство, что судебный лист на Гажо какими-то неведомыми путями армейской бюрократии, с опозданием в несколько недель, все же очутился в роте. В отсутствие ротного командира этот важный документ принял писарь подразделения Золтан Пинтер. Прочитав бумагу, он был поражен похождениями своего соседа. Он и сам уже не одну неделю вынашивал мысль о побеге, но все никак не мог решиться. По ночам он часто не мог заснуть, размышляя о том, что же ему делать.

Гажо, который в это время спал сном праведника, даже присвистывая, казался ему теперь храбрым и ловким человеком, живым укором его постоянным колебаниям. Поступившую бумагу Пинтер не зарегистрировал, никому не показал, но она весь день жгла ему карман, и вечером он отдал ее Гажо. Утаить документ, направленный из штаба дивизии, считалось серьезным проступком, и это могло плохо кончиться и для Пинтера, и для Гажо. Спустя четыре дня оба ушли из роты, намереваясь туда больше не возвращаться.

— Ты почему решил бежать? — спросил тогда Гажо, не скрывая настороженности и сверля своими черными глазами лежащего на соседней койке темноволосого долговязого вольноопределяющегося, будто проверяя, не кроется ли тут ловушка.

— А зачем мне оставаться? — вопросом на вопрос ответил тот. После долгих мучительных колебаний он с облегчением почувствовал, что теперь может хоть кому-то доверять. Ему казалось, что Гажо избавил его от большей части тревог и забот.

Подделав увольнительную, он завоевал полное доверие приятеля. Такого удобного, безопасного и предусмотрительного способа дезертирства тот и представить себе не мог и теперь, разглядывая выданный на его имя документ, только диву давался. С этой минуты Гажо смотрел на Пинтера преданными глазами и всю дорогу от Дьёра до Будапешта развлекал его своими нескончаемыми рассказами. То, что они видели по пути: паника, хаос, бесконечный поток беженцев, телег, автомашин на шоссе, недалекая орудийная канонада и бомбежки — все это лишь подкрепляло его уверенность в том, что дни нынешнего режима сочтены. Злорадство, презрение и удовлетворение тем, что он снова обвел начальство вокруг пальца, вызывали у него на губах ту самую таинственную усмешку, смысла которой до сих пор не мог понять его спутник.

Открыв дверь, Пинтерне увидела в темном проеме лестницы двух солдат. Сердце ее учащенно забилось, и она, запахнув на груди халатик, вышла за дверь. Волнение и полумрак помешали ей сразу же узнать Золтана, тем более что она никогда еще не видела его в военной форме. От холода на лестничной клетке женщина поежилась:

— Кто вы? С письмом от сына? А сам он не мог приехать?

Золтан тихо засмеялся и сказал, изменив голос:

— Да беда с вашим сыном, мадам. Арестовали его, видите ли, и только за то, что он уже две недели не моет ушей…

— Ах ты, озорник!.. Постыдился бы! — Пинтерне при жалась к широкой груди Золтана, но тут же отпрянула и, схватив сына за руку, потянула его в квартиру. — Ну-ка покажись! Как на тебе сидит этот френч! А похудел-то как…

Золтан обернулся назад:

— Мама, я не один. Мы прибыли вдвоем с моим другом Гажо…

— Входите, входите скорее, а то все тепло выйдет!

Пинтерне впустила второго солдата и поспешно захлопнула дверь. В передней Гажо, смущенно улыбаясь, снял шапку. Женщина подала ему руку, не спуская глаз с Золтана:

— Боже, а я-то подумала, уж не отец ли это! Он все еще не вернулся… Сынок дорогой, как же ты похудел!.. Да сними ты наконец этот противный вещмешок!

Пинтеры жили на втором этаже увитого диким виноградом дома. Окна всех трех комнат выходили на спортплощадку, где летом играли в теннис, а зимой катались на коньках. Центром квартиры была столовая, направо от нее находилась спальня родителей Золтана, директора гимназии Элемера Пинтера и его жены, а налево — комната братьев, Гезы и Золтана, до сих пор почему-то называвшаяся детской. Здесь была собрана небольшая библиотечка юношей и стоял простой широкий стол из гладко оструганных досок, на котором чертил и рисовал инженер-стажер Геза. Стены в комнате были увешаны разными схемами и фотоснимками.

Геза выглядел гораздо старше Золтана, хотя на самом деле разница в их возрасте составляла всего два года. Он был также велик ростом, но уже начал слегка полнеть, волосы на затылке у него заметно поредели, а во время черчения ему приходилось надевать очки в роговой оправе.