Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Долго тянулся этот осенний день. Рано опустился туман, и наступили сумерки. Томительным было ожидание. Обедали вдвоем. Отправляясь к столу, барон Барбу надел фрак, потому что в столовой было прохладно.

Теперь он был готов предстать перед королем. Во время этого печального обеда Урматеку, размягчившись при виде сияющих орденов, испытывал гораздо больше почтения к своему хозяину, чем обычно.

После обеда начали приходить политические друзья барона. Явился будущий министр государственных имуществ, будущий голова столицы и префект полиции. Потом пришли несколько депутатов и сенаторов. Большая гостиная наполнилась людьми. Зажгли свечи в старинных серебряных подсвечниках, расставленных вдоль длинного стола из розового мрамора на ножках черного дерева. Качающиеся тени оживили лица и руки предков барона, застывших на портретах в черных длинных кафтанах. Много курили, громко разговаривали, отпускали шуточки в адрес оппозиции и тех, кто не вошел в правительство. Принимая поздравления, барон Барбу заботливо знакомил Янку со всеми вновь прибывшими. Много раз пришлось повторять барону:

— Мой друг Пачуря: будущий депутат! — или: — Мой приятель Стинге, будущий сенатор! — и: — Мой добрый друг и давний сотрудник Янку Урматеку!

Одни обращались к Янку: «Господин Урматеку!» Другие, кто был уже с ним знаком и раньше, восклицали: «Как дела, Янку?» Первые говорили: «Очень приятно! Надеюсь видеться с вами как можно чаще!» Вторые шумно радовались: «Сто лет тебя не видел! Все такой же цветущий и здоровый!»

Поначалу Янку отвечал каждому пространно, выражая свое почтение, уважение и радость. Однако он вскоре заметил, что это не нужно, как не нужно крепко и долго пожимать руку. Если он слишком долго задерживал руку вновь прибывшего, то тут же чувствовал, как пальцы, проявляя нетерпение, стараются вырваться. Даже дружеские чувства и вежливость не должны быть чрезмерными. Говорить и делать все следует быстро, чтобы не показаться ни назойливым, ни неуклюжим! Только поздоровавшись с несколькими гостями, Янку понял и усвоил эту истину. Гости, поздоровавшись с Янку, проходили дальше и, разбившись на кучки по уголкам гостиной, принимались обмениваться мнениями о нем. Говорили о том, что знали сами или слышали, вспоминали мимолетные встречи в суде или министерских канцеляриях, пытаясь придать им какую-то особую значимость. Искоса поглядывая на Янку Урматеку, каждый старался создать себе о нем мнение и запомнить получше, чтобы не пропустить без внимания при новой встрече. Все почувствовали: на этот раз главным, что принесет с собой пребывание барона на министерском посту, будет Янку Урматеку.

К концу вечера явился курьер с приглашением новому министру юстиции срочно прибыть во дворец, где собираются все члены кабинета для принятия присяги. Барон Барбу пожал руки всем своим гостям и, накинув шубу на плечи, сел в карету. Уселся он в самый дальний угол, куда не достигал желтый свет высоких фонарей. И вдруг просто и непосредственно, как ребенок (так говорил он всегда, когда неожиданно приходила ему в голову приятная мысль), он предложил:

— А что, Янку, если и ты поедешь со мной? Одному мне очень неуютно. Там подождешь меня, я долго не задержусь!

Обрадованный Урматеку быстро сел в карету, оставив всех будущих депутатов и сенаторов на ступеньках крыльца, расположившихся так, словно они собирались фотографироваться.

Ехать было недалеко. Сквозь влажную мглу и хлопья снега были видны большие, ярко освещенные окна тронного зала. Часовые у ворот заглядывали в кареты. Остановилась и их карета, и кучер домницы Наталии (потому что это был ее экипаж) с гордостью произнес:

— Барон Барбу, министр юстиции!

Карету пропустили.

Когда они остановились у дворцового подъезда, лакей с длинной бородой, в белых чулках и голубой ливрее с галунами распахнул дверцы кареты. Барон сбросил с плеч шубу и, желая подшутить и заодно посмотреть, как чувствует себя Янку в столь необычной для него обстановке, спросил:

— Ну что, Янку? Хочешь, сделаю тебя префектом?

И деловой человек, видя своего хозяина насквозь, весело, но, может быть, чересчур поспешно, чтобы промедлением не создать впечатления колебания и слабости, ответил:

— Чем префектом, лучше с префектами, ваше сиятельство!

Урматеку был откровенен и, возможно, впервые горд и дерзок в полную меру своего характера. Барон откинулся, пристально взглянул на него и пробормотал:

— Ты умен, Янку! Этим-то ты мне и нравишься. Ну подожди меня!