Роман Шмараков - Книжица наших забав

Опрометчивая спесивица, дочь прево, с изумленьем видит все это. «Понимая, что ею пренебрегли, она впервые чует огонь, который с презреньем отвергала». Теперь она добивается его любви, встречает холодность и впадает в отчаянье и безумие. Одна сердобольная старушка ей помогает: девица проникает в сад к Герберту, после обеда спящему в тени под дубом, в одной сорочке забирается к нему под покрывало и легко добивается от хмельного и сытого юноши, чего хочет. В смущении вспоминает он о Меридиане и мчится в рощу искать у нее прощения. Она долго взирает на него с пренебрежением, но наконец требует и получает от него оммаж, и Герберт впредь хранит ей верность.

Меж тем архиепископ Реймсский скончался, и Герберт был возведен на кафедру; затем папа сделал его кардиналом и архиепископом Равенны, а в скором времени, когда папа умер, Герберт по народному избранию взошел на его престол. Явилась ему Меридиана в последний год его папства, поведав, что его жизнь в безопасности, пока он не отслужит мессу в Иерусалиме. Случилось ему совершать службу в церкви, где, говорят, хранилась та дщица, которую Пилат прибил к вершине креста Христова, и вот напротив Герберта появляется Меридиана, рукоплеща, словно от радости, что скоро он к ней прибудет. Узнав ее, а потом справившись о названии этого места, он сзывает всех кардиналов, клир и народ и прилюдно исповедается. Краткий остаток жизни Герберт освятил прилежным покаянием и скончался в добром исповедании. Он погребен в церкви блаженного Иоанна Латеранского в мраморной гробнице, что непрестанно покрывается испариной, но капли сливаются в струю лишь ради того, чтобы предречь чью-нибудь кончину: когда папе предстоит переселиться из этого мира, ручеек стекает на землю, а когда кому-нибудь из знати — изливается до третьей или четвертой части высоты, как бы обозначая достоинство каждого струею скудней или обильней (Walter Map. De nug. IV. 11).

В одном монастыре Трирского диоцеза две монахини вечно спорили, кто из святых выше: одна особо любила св. Иоанна Крестителя, другая — св. Иоанна Евангелиста. Как ни встретятся, между ними начинался спор, и даже настоятельница не могла их унять. Однажды ночью той, что любила Иоанна Крестителя, является во сне он сам и говорит: «Слушай, ну как ты можешь произносить такие вещи об Иоанне Евангелисте, ведь нет человека непорочней, Сам Господь избрал его на апостольство и возлюбил паче прочих апостолов и пр. и пр.; короче говоря, утром зови сестру свою к настоятельнице, падай в ноги и проси прощения». Тем временем второй снится Иоанн Евангелист и говорит: «Ты что, не знаешь, что нет святого выше Иоанна Крестителя? Он пророк и больше пророка. Сам Господь сказал, что не восставал в рожденных женами больший Иоанна Крестителя, а ты… ты… короче, утром встанешь — иди к настоятельнице», etc. etc. Утром обе они спешат к настоятельнице и весьма ее удивляют (Caes. Dial. VIII. 51) [27] Анатоль Франс, вероятно, кончил бы этот рассказ тем, что после своих сновидений монахини меняют предмет влюбленности и поутру возобновляют спор с противоположных позиций, а св. Иоанн Креститель и св. Иоанн Богослов переглядываются с кротким удивлением и говорят: Господи, ведь это был урок смирения, ну как можно из дидактического материала такие выводы делать. .

Монах Ламберт, воскресной ночью задремав в хоре, увидел, как входит туда келарь Рихвин, несколько лет назад умерший. «Пойдем, брат Ламберт, со мной на Рейн». Тот, помня, что келарь умер, наотрез отказывается. Келарь отходит на другую половину хора, к старцу по имени Конрад, с тем же предложением. Вскоре Конрад за ним уходит, покрыв капюшоном голову. Ввечеру Ламберт говорит Конраду: «Господин мой, вы скоро умрете; в сем самом капюшоне, как я видел прошлой ночью, вы пошли вслед за Рихвином». — «Что за печаль? — ответствует Конрад, — я хотел бы умереть». Назавтра он заболел и вскоре умер; в этом капюшоне его и схоронили (Caes. Dial. XI. 33).

Один конверс послушал кукушку, накуковавшую ему 22 года, и расфасовал их так: двадцать лет на беспутство и два — на покаяние; но Господь наш, не любящий всю эту народную фенологию, оставил ему два на беспутство и отнял остальные двадцать, и все это кончилось горько, но поучительно, как вы понимаете (Caes. Dial. V. 17). Удивительного простодушия люди.