Алексей Сальников - Бесполезное

Махнув рукой, Иванов пробрался к входной двери дома, где рядом с порогом стояли калоши, пластмассовое ведро, жестяная лейка с пятном ржавчины у самого дна.

Это пятно ржавчины всегда удивляло Иванова. Всегда у металлического предмета из его детства имелось пятно ржавчины, будь то эмалированный таз, металлическая кружка, банная шайка, ковшик, которым зачерпывали из ведра воду для питья, вынутую из колодца (на колодезном ведре тоже была ржавая отметина, тоже только одна).

Легко открыв замок, пусть и с застреванием на втором обороте, которое решалось привычным с детства тазобедренным ударом в дверь, Иванов шагнул в прихожую типа сени. Тут было жарче, чем на улице, что-то было от сауны, пахло вениками и до сладкого аромата состарившимся деревом, которое сохло, мокло, снова сохло и снова мокло, и так — многие годы.

Жильцы, которым отец Иванова сдавал дом, видимо, были привидениями, потому что они не тронули вообще ничего. Так же стояла в углу здоровенная кастрюля, раньше в ней кипятили простыни и пододеяльники, но затем наполнили ее старыми кофтами и свитерами, да так и забыли. Умывальник лежал на боку; длинные ящики для рассады, черные от времени, валялись, но еще сохраняли некую видимость порядка тем, что располагались пусть и в слегка рассыпанном виде, однако параллельно друг другу. Недоеденные молью, покрытые паутиной и сухими мухами, бабочками, — стояли на выцветшей до полной неузнаваемости газете валенки, стояли там, где Иванов всегда их видел, как себя помнил.

Дальше все было гораздо лучше. Жильцы побелили печку, постелили новый линолеум на кухне, поклеили обои в гостиной (или той комнате, которая гостиной считалась), поклеили обои в детской, воткнули в детскую пластиковое окно и даже озаботились ламинатом, выкинули старую мебель.

Свои вещи они, конечно, увезли. Иванов ходил по пустым комнатам, которые никогда не видел такими просторными. В углу гостиной угадывалось бывшее лежбище телевизионной тумбочки и широкоформатного телевизора (обои в том месте были более цветными, чем в остальных местах), тут же, свернувшись калачиком, лежал белый телевизионный кабель. Стопкой лежали рядом с витками кабеля покрытые пылью журналы с просроченной телевизионной программой и фактами из жизни малоизвестных Иванову звезд.

Чего ждал Иванов от этой поездки?

Ему казалось, что он ощутит ностальгию, оторвет три или четыре слоя обоев, посмотрит, что он нарисовал на обоях у себя за кроватью, когда ему было то ли шесть, то ли семь лет. Найдет что-нибудь такое из своего детского быта. А теперь ему было жалко отрывать такие замечательные, синие с желтыми звездами обои, игрушек же из его прошлой жизни не было. На подоконнике лежал набор фломастеров цветов на тридцать, стоял Капитан Америка из киндер-сюрприза или из чего-то такого похожего на киндер. Попалась под ногу деталь от лего.

Столько было хорошего здесь, когда он ходил в детский сад, ходил в школу, но этого хорошего Иванов своим детям не хотел. Да, вроде бы весело было идти в компании друзей за свежим хлебом в магазин, отстаивать там очередь, а затем той же компанией идти за четырьмя картонными пирамидками свежего молока, снова стоять в очереди. Это было весело, потому что особенных развлечений не было, кроме уличных игр и телевизора, в котором показывали дворцы пионеров и наполненные светом школы.

Библиотека, в которую спускали книги из библиотеки более высокого уровня. Клуб с упором на русские народные песни, на хороводы. Сжигание чучела масленицы. Единожды завезенные в деревню зеленые бананы. Бабушка, получавшая двадцать пять рублей пенсии, потому что всю жизнь работала на земле. Летняя практика с прополкой моркови, куда даже воды для питья не подвозили, потому что иначе все школьники только и делали бы, что пили. Помощь в уборке урожая, куда гнали не только профессуру и студентов из города, но и деревенскую школоту, которая должна была привыкать к труду, к родной земле.

Арбузы, за которыми нужно было ехать на городской рынок, ведь в местный продмаг возили только всякий неликвид. Крики: «Мороженое завезли!»

Воспитанный на различных стихотворениях о любви к тому месту, где родился, хотя ничего кроме «Если дорог тебе твой дом» Иванову в голову не приходило, он ощутил грусть, что не чувствует печали по этому дому, что стремится скорее пройти обратный путь до ближайшей железнодорожной станции. Да, что-то оставалось. Несколько воспоминаний: про морозные окна, про вид из окна его комнаты, где летом потела теплица, днем и ночью блестел пруд. Но не более.