Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых [litres]

Иногда гнусная струя взметывалась и подло орошала все вокруг. Почти сразу лотки со сверкающими инструментами были полностью залиты. Аккуратные ряды тампонов, стерильные рулончики ваты исчезли бесследно, но и это еще было не все: особенно дальнобойная порция щедро забрызгала новый пиджак, висевший на стене. Лицо Зигфрида было настолько залеплено, что я не мог рассмотреть его выражения, но его глаза выразили в этот момент глубочайшую муку.

Брови полковника тем временем поднялись до предела, челюсть отвисла, и он смотрел на эту сцену в полном ошеломлении. Зигфрид, все еще упрямо не разжимавший рук, занимал в ней центральное место и неколебимо стоял посредине зловонной лужи, доходившей до половины его резиновых сапог. Он словно сошел с иллюстрации, изображающей островитян Тихого океана: волосы подсыхали жесткими завитками, на коричневом лице сверкали белки глаз.

Затем струя спала, и на пол стекли последние капли. Теперь я мог раздвинуть края разреза, Зигфрид ввел в него руку и ощупью прошел в сетку. Я глядел на него, пока он шарил по напоминающей соты внутренней поверхности этого отдела коровьего желудка, почти прижатого к диафрагме. Зигфрид удовлетворенно крякнул, и я понял, что он нащупал проволоку. Несколько секунд спустя она была извлечена.

Тристан тем временем лихорадочно отыскивал и отмывал банки с кетгутом и нитками, так что разрез в рубце удалось быстро зашить. Героическая стойкость Зигфрида была вознаграждена: дело обошлось без загрязнения брюшины.

Он молча и быстро сшил мышцы, наложил швы на кожу, а затем обработал рану. Все выглядело отлично. Корова сохраняла полную невозмутимость. Благодаря анестезии она даже не заметила титанической борьбы, которую мы вели с ее внутренностями. Более того, избавленная от проволоки, она, казалось, уже почувствовала себя лучше.

Уборка потребовала немало времени; особенно трудно оказалось придать презентабельный вид Зигфриду. Мы усердно лили на него ведра воды, а он скорбно чистил щепочкой свой пиджак. Толку от этого не было никакого.

Полковник сердечно его благодарил.

– Идемте в дом, дорогой мой. Идемте выпьем! – Но в его голосе чувствовалось некоторое напряжение, и он благоразумно не подходил к своему приятелю ближе чем на пять шагов.

Зигфрид накинул на плечи погубленный пиджак.

– Нет, Губерт, спасибо. Вы очень любезны, но нам, к сожалению, пора. – Мы вышли из коровника, и он добавил: – Я думаю, день-два, и ваша корова начнет есть нормально. Недели через две я заеду снять швы.

В тесноте машины нам с Тристаном некуда было отодвинуться. Мы высунулись в окна, но легче нам от этого не стало.

Мили две Зигфрид хранил молчание, потом он посмотрел на меня, и его полосатое лицо расплылось в улыбке. Твердости духа ему было не занимать.

– В нашей профессии, мальчики, никогда не знаешь, что тебя поджидает за поворотом, но вы вот о чем поразмыслите: операция-то удалась!

В этом наводящем тоску дворе нас было трое – Айзек Крэнфорд, Джефф Мэллок и я. Только Мэллок выглядел непринужденно – как и следовало, поскольку в определенном смысле он был нашим радушным хозяином, а также владельцем живодерни, где под его снисходительным взглядом мы рассматривали труп только что распотрошенной им коровы.

В Дарроуби имя Мэллока звучало похоронным звоном. Оно знаменовало гибель скотины, упований фермеров, надежд ветеринаров. Стоило какому-нибудь животному заболеть, кто-нибудь да и объявлял: «Думается, ее скоро Мэллок заберет!» или «Не миновать ей Джеффа Мэллока». И место его деятельности вполне гармонировало с его репутацией: скопление унылых кирпичных зданий в двух-трех лугах от дороги, а над одним обрезок трубы, из которой постоянно валил траурно-черный дым.

Приближаться к обители Мэллока тем, кто не обладал крепким желудком, заведомо не стоило, а потому горожане старательно ее избегали, но если бы вы осмелились пройти по подъездной дороге и заглянуть в щель между раздвигающимися створками металлических ворот, то узрели бы мир кошмаров. Повсюду туши мертвых животных. Большинство разъяты, с крючьев свисают огромные куски мяса. Однако кое-где виднеются вздувшиеся овечьи трупы или тоже раздувшаяся позеленевшая дохлая свинья – выпотрошить их даже у Джеффа духа недостало.

Груды черепов и высохших костей местами достигали крыши, а по углам виднелись бурые бугры мясной муки`. Запах там всегда стоял омерзительный, но, когда Джефф варил туши в котлах, смрад был уж совсем нестерпимым. Жилище семьи Мэллок стояло в самом центре двора, и тех, кто оказывался там впервые, можно было извинить, если они ожидали увидеть там компанию уродцев. Однако сорокалетний Джефф был розовощеким херувимом, его супруга – пухленькой, улыбчатой и миловидной. На их детей тоже было приятно смотреть – начиная от старшей дочери, девятнадцатилетней красавицы, и кончая младшим сыном, крепким пятилетним бутузом. Всего имелось восемь юных Мэллоков, и они проводили жизнь, весело играя среди изъеденных туберкулезом легких и всевозможных микроорганизмов, вроде возбудителей сальмонеллеза или сибирской язвы. И были самыми здоровыми детьми в округе.