Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых [litres]

Однако, к моему изумлению, Зигфрид начал тихонько посмеиваться, потом откинул голову и разразился громовым хохотом. И хохотал, пока совсем не ослабел от смеха, а тогда посмотрел на меня.

– Майор, вот кто это, Джеймс, – объяснил он. – Милый доблестный старина-майор! Знаете, им нельзя не восхищаться. Когда я купил практику, он уже был должен моему предшественнику порядочную сумму. И должен ее и посейчас. За свою работу я тоже не получил ни единого су. А ведь точно то же он проделывает со всеми, и тем не менее ему все сходит с рук. Он подлинный художник. По сравнению все остальные просто неумелые жалкие дилетанты.

Он встал, открыл стеклянный шкафчик над каминной полкой, извлек бутылку виски и две рюмки. Щедро наполнил обе и одну протянул мне, а затем вновь погрузился в кресло, все еще улыбаясь. Майор вернул ему веселое настроение будто мановением волшебной палочки.

Прихлебывая виски, я размышлял, что в характере майора Булливанта, бесспорно, было что-то красочное и покоряющее. Перед миром он представал воплощением патрицианской элегантности: бархатный голос актера на шекспировские роли, безупречные манеры и избыток особой внушительности. Всякий раз, когда он снисходил бросить мне дружеское слово, я чувствовал, что мне оказана огромная честь, хотя я прекрасно сознавал, что работаю на него даром.

У него была небольшая уютная ферма, жена – деревенская дама в твидовом костюме и несколько дочек, у которых были свои верховые лошади, так как они непременно участвовали в лисьих травлях, которые устраивал Охотничий клуб. Все в его доме, в его образе жизни соответствовало требованиям аристократичности. Но он никогда никому ничего не платил.

Прожил он в наших местах почти три года, и, когда обосновался тут, торговцы наперебой старались заполучить его в клиенты. В конце-то концов, он выглядел одним из тех, к кому они питали особое уважение, – в Дарроуби фамильные состояния предпочитали благоприобретенным. В прямом контрасте с тем, к чему я привык в Шотландии, тут же к человеку, сумевшему разбогатеть, относились с глубоким подозрением. Среди дарроубийцев не было обвинений страшнее, чем пробормотанный под нос темный намек: «Когда он сюда только приехал, у него за душой ну ничегошеньки не было».

Разумеется, когда пелена спала с их глаз, они начали принимать ответные меры, но без толку. Местный гараж взял в залог старый «роллс-ройс» майора и некоторое время яростно в него вцеплялся, но майор сумел вернуть его себе благодаря своему обаянию. Тем не менее одну неудачу он все-таки потерпел: его телефон был постоянно отключен – начальник почты принадлежал к тем немногим, кто оставался невосприимчивым к его улещиваниям.

Но свой срок наступает даже для самых больших знатоков своего дела. Как-то, проезжая через Холлертон, соседний рыночный городок, милях в десяти от Дарроуби, я заметил, что девицы Булливант целенаправленно переходят от лавки к лавке, вооруженные объемистыми корзинами. По-видимому, майору приходилось закидывать свои сети все шире, и я прикинул, что, пожалуй, он созрел для переезда. И действительно, несколько недель спустя он исчез из наших краев, предоставив множеству людей зализывать раны, которые он им нанес. Не знаю, заплатил ли он хоть кому-нибудь перед отъездом, только Зигфрид не получил ничего.

Но и после его исчезновения Зигфрид был не в претензии, предпочитая считать майора умником, величайшим мастером на избранном им поприще.

– Что ни говорите, Джеймс, – как-то заметил он, – но, если оставить в стороне этические соображения, признайте, что человек, способный задолжать дарроубийскому парикмахеру пятьдесят фунтов за стрижку и бритье, заслуживает известной доли уважения.

Отношение Зигфрида к его должникам было на редкость противоречивым. Порой он приходил в ярость при одном упоминании их фамилий, а иногда проявлял к ним саркастическую снисходительность. Если мы когда-нибудь пригласим своих клиентов на коктейли, говаривал он, то первыми приглашения получат наши должники, так как все они на редкость обаятельные люди.

Что не мешало ему вести с ними неумолимую войну при помощи серии писем, которые по степени суровости он распределял на три категории в согласии с системой, которую называл ВУА (Вежливое, Угрожающее, Адвокатское) и в которую глубоко верил. Жаль только, что система редко срабатывала, когда дело касалось закоснелых грешников, давно привыкших получать письма от кредиторов с каждой утренней почтой. Они позевывали над вежливыми и угрожающими и оставались равнодушными к адвокатским, так как знали по опыту, что Зигфриду всегда претило прибегать к помощи закона в полную меру.