Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых [litres]

Я вместе с другими отправился к дальней стене зала, выложил свои три пенса на тарелочку и получил чашку чая с печеньем. Затем я попытался приблизиться к Хелен в тщетной надежде, что на этот раз что-нибудь случится. Это было непросто, поскольку меня постоянно отзывали в сторону то директор школы, то кто-нибудь еще из числа тех, кто считал ветеринара, которому нравится музыка, интересным курьезом. Но в тот вечер я сумел протолкнуться ближе и будто случайно оказаться в ее компании.

Она посмотрела на меня поверх своей чашки. «Добрый вечер, мистер Хэрриот, как вам понравилось?» О боже, она всегда говорит эти слова. И еще – мистер Хэрриот! А что я могу поделать? «Зовите меня Джим» – это бы звучало грандиозно. Но я ответил как всегда: «Добрый вечер, мисс Олдерсон. Да, все очень мило, не так ли?» Все опять шло прахом.

Я жевал свое печенье, пока старые дамы говорили о Моцарте. Каждый вторник происходило одно и то же. Приближалось время, когда я был готов оставить все это дело. Я чувствовал себя побежденным.

К нашей компании, не переставая улыбаться, подошел председатель общества. «Боюсь, сегодня вечером мне придется попросить кого-то из вас в наряд по мытью посуды. Может быть, наши молодые члены возьмутся за это дело?» Он весело смотрел то на меня, то на Хелен.

Никогда еще предложение помыть чайные чашки не было столь привлекательным для меня, мне показалось, что я вижу обетованную землю. «Да, конечно, с удовольствием, если только мисс Олдерсон не возражает».

Хелен улыбнулась: «Конечно не возражает. Нам ведь всем надо это делать по очереди».

Я откатил тележку с чашками и блюдцами в подсобку. Это было тесное помещение с раковиной и полками, места в нем хватало только нам двоим.

«Что вы предпочитаете – мыть или вытирать?» – спросила Хелен.

«Я буду мыть», – сказал я и начал наполнять раковину горячей водой. Я подумал, что теперь будет несложно направить разговор в то русло, в которое мне хотелось. У меня не было лучшего шанса, чем сейчас, в этой комнатушке вдвоем с ней.

Но время на удивление летело быстро. Прошло уже пять минут, а мы не поговорили ни о чем, кроме музыки. С печальным отчаянием я смотрел, как мы вымыли почти всю посуду, а я ничего не добился. Я был в панике, когда поднял из мыльной воды последнюю чашку.

Это должно было случиться теперь. Я подал чашку Хелен, и она попыталась взять ее у меня, но я крепко держал ее за ручку, поджидая вдохновения. Она нежно потянула ее опять, но я не отпускал. Между нами началась настоящая война. Затем я услышал хриплое кваканье, в котором узнал звук собственного голоса: «Может, встретимся как-нибудь?»

Она секунду молчала, а я пытался угадать по лицу ее настроение. Она удивлена, раздражена, шокирована? Она покраснела и ответила: «Если хотите». Я снова услышал кваканье: «В субботу вечером?» Она кивнула, вытерла чашку и вышла.

Я вернулся на свое место с ухающим сердцем. Мелодии фальшивого Гайдна, которые исполнял квартет, проходили мимо моих ушей. Я наконец-то сделал это! Но действительно ли она хочет видеть меня? Не втянул ли я ее против ее воли? Я сжимал пальцы на ногах от волнения, но успокоил себя тем, что это был шаг вперед – плохой или хороший. Да, я в конце концов сделал это.

Пока мы завтракали, я глядел, как за окном в лучах восходящего солнца рассеивается осенний туман. День снова обещал быть ясным, но старый дом в это утро пронизывала какая-то промозглость, словно нас тронула холодная рука, напоминая, что лето прошло и надвигаются тяжелые месяцы.

– Тут утверждают, – заметил Зигфрид, аккуратно прислоняя номер местной газеты к кофейнику, – что фермеры относятся к своим животным бесчувственно.

Я перестал намазывать сухарик маслом.

– То есть жестоко с ними обращаются?

– Ну, не совсем. Просто автор статьи утверждает, что для фермера скотина – только источник дохода, чем все и определяется, а об эмоциях, о привязанности не может быть и речи.

– И правда, что получилось бы, если бы фермеры походили на беднягу Кита Билтона? Свихнулись бы все до единого.

Кит был шофером грузовика и, как многие жители Дарроуби, откармливал в саду боровка для домашнего употребления. Но когда наступал срок его колоть, Кит плакал по три дня напролет. Как-то я зашел к нему в один из таких дней. Его жена и дочь разделывали мясо для пирогов и засолки, а сам Кит уныло притулился у кухонного очага, утирая глаза. Он был дюжим силачом и без малейшего видимого усилия забрасывал в кузов своей машины тяжеленные мешки, но тут он вцепился в мою руку и всхлипнул: «Я не выдержу, мистер Хэрриот! Он же был просто как человек, наш боровок, ну просто как человек!»