Ян Козак - Гнездо аиста

Павел получал мало писем из дому. Отец только изредка черкнет ему несколько строчек своей огрубевшей, привыкшей к вилам и кнуту рукой. Но в последний раз он вложил в конверт вырезку из «Горовецких новин», и Павел знал о случившемся.

Зитрицкий владел в Трнавке самой большой после графа усадьбой. На краю деревни стоял его каменный домина с белым кирпичным крестом, рельефно выступающим на оштукатуренном фронтоне. Просторный его хлев был всегда полон. В самом конце войны Зитрицкий — человек угрюмый, крутого нрава — договорился с графом, что прикупит у него еще земли. Революция [3] Имеется в виду народная, или, как ее называют в Чехословакии, национально-демократическая революция, начавшаяся в пору гитлеровской оккупации (одним из со наиболее ярких проявлений было Словацкое восстание 1944 г.), задачей которой было свержение власти чужеземных захватчиков и установление народной, демократической власти трудящихся Чехословакии для последующего осуществления социально-экономических преобразований. Завершением ее и началом развернутого социалистического строительства явились февральские события 1948 г., когда политическая власть в стране полностью перешла в руки рабочего класса и трудового крестьянства, возглавляемых КПЧ. ему, разумеется, была ни к чему. Он участвовал в политической борьбе на стороне словацкой демократической партии [4] Буржуазная партия, входившая после образования Чехословацкой народно-демократической республики в Национальный фронт и органы власти. и выступал вместе с Хабой против Петричко, но в сорок восьмом борьбе этой пришел конец. А когда у него затем районные власти откупили обе молотилки и сноповязалку, он потерял последнюю надежду. Начал забивать и продавать скот; старался зашибить побольше денег для своих двух дочек, которых во время войны выдал замуж: одна жила в Горовцах, другая — в Братиславе. В конце концов у него остались только две коровы да еще лошади, которых он одалживал безлошадным, и те обрабатывали ему за это поле. Поставки он не выполнял. Само собой разумеется, Петричко с заготовителем из района не отступались, жали на него, чуть ли не каждый день наведывались к нему. Нынешней зимой Зитрицкий пообещал, что немного зерна все-таки сдаст. Он даже пригласил обоих в горницу, чего никогда прежде не делал, и предложил посмотреть все полученные им предписания по поставкам и повестки с напоминаниями. Мол, нет ли там какой ошибки. Вывалил на стол целую кипу бумаг, а когда они оба, склонившись, стали их рассматривать, выплеснул на них сзади целый чугун кипятка. И орал при этом: «Теперь вы будете красными и снаружи! Американцы показали вам в Корее, что вас ждет!»

Петричко успел отскочить, и у него была ошпарена только рука; а вот на заготовителя кипяток обрушился так внезапно, что от верной гибели спас его лишь тулуп. Несколько недель он лежал в больнице, где его с трудом выходили.

Из всех жителей Трнавки граф одного только Зитрицкого время от времени приглашал на охоту или на семейные праздники. Накануне каждого такого торжества отец Павла, вернувшись вечером с графского поля, ловил в ручье раков — граф очень любил раковый суп с помидорами и рисом. Павел помогал отцу. Они шли вброд по ручью, ощупывали коряги у берега и, схватив рака, бросали его в ведро. А утром они отправлялись в лес собирать для графского стола молоденькие белые и крепкие, как крутое яичко, «господские» грибы. В дни охоты они с отцом вместе с загонщиками ползали в зарослях, кричали, стучали топорами по пням и стволам деревьев, чтобы выгнать для графа или Зитрицкого дикого кабана…

Резеш застыл на козлах, плотно сжав губы, и Павел снова стал глядеть по сторонам.

Был субботний полдень, да еще в канун престольного праздника. Никто не работал на полях. Меж рядами свекольной и картофельной ботвы, зеленевшей на прогретой земле, не было ни души. Лишь веял пьянящий майский ветерок, да перед телегой мелькали сороки, перелетая с куста на куст. Сороки снова сопровождали его, как и прежде, когда он ходил этой дорогой. В любое время года — в летний зной и в трескучие морозы — слышался здесь их стрекот. Вот уже и тропинку, протоптанную цыганами в молодых всходах овса, миновали. Каждый год запахивал ее Бошняк, и каждый год жители Тополин с завидным постоянством снова протаптывали ее — она сокращала им путь в Горовцы.

— Тебя, конечно, все это нисколько не трогает, — заговорил снова Резеш. — Ты и прежде работал в лесу, а теперь тебя сюда и подавно не заманишь. За последние два года никто из трнавских ребят после армии домой не вернулся.