Игорь Шестков - Покажи мне дорогу в ад

Мне было не до косичек…

Поезд на Белосток отходил пол шестого утра. Вокзал был закрыт. Я сел на грязную лавку на перроне. Дул холодный сырой октябрьский ветер. Казалось, что он срывает с неба ошметки облаков и бьет ими меня как мокрыми тряпками по щекам.

Собирал в мировой паутине материал для рассказа и случайно наткнулся на статью неизвестного мне российского автора «Загадочное убийство отца Александра Меня. Четверть века спустя». Рядом с этим материалом помещались тексты того же автора о Лох-Несском чудовище, обезьяне де Луа и о Кровавом навете.

Ага, подумал, убийство священника за год до путча попало в путинской России в рубрику «Удивительное и невероятное».

Поискал, порылся.

Не так уже много сообщений на тему. В основном — пережевывание «сионистской» и «антисемитской» версий. Удивился — сколько же в Интернете страниц, на которых всячески поносят Меня. Патриоты отечества, хоругвеносцы, блюстители чистоты православия, фашиствующие.

Прочитал текст Сергея Бычкова «Хроника нераскрытого убийства», написанный сочувственно по отношению к Меню и его миссии и критически по отношению к следствию. И с многочисленными богословскими вставками. И тут же обнаружил ссылки на обвинения самого Бычкова… в стукачестве. Якобы он был послан в приход на Малой Деревне кураторами из конторы глубокого бурения. И Мень знал, что он сексот. И все бычковское «богословие» — только надерганные из проповедей и текстов Меня цитаты.

Куда ни плюнь в нашем советском прошлом — попадешь или в стукача, или в палача, или в вора, или в активиста-идиота, или в их жертву.

Вспомнил, как неожиданно тяжело стало на душе, когда узнал о расправе над отцом Александром.

Вначале разделались с человеком, затем замутили воду, сознательно увели следствие в тупик, много раз пытались свалить вину на невиновных, а в конце концов дело закрыли. И поставили его на одну полку рядом с обезьяной де Луа.

И еще вспомнил об одном разговоре.

Был у меня знакомый. Кандидат каких-то паршивых наук. Звали его Паша. Фамилию его я не помню. Москвич, родом из Хабаровска или Барнаула. Худющий и длинный как Останкинская башня. Немного уродливый, но добрый. С треугольной челюстью и с бородавками на впалых, небритых щеках. Бородавки эти видимо чесались, и Паша украдкой их почесывал. Когда он это делал, я отводил глаза.

Из своего института-университета Паша уволился как и многие другие в конце перестройки. Глупо было сидеть в душной лаборатории или протирать штаны на засиженной мухами кафедре, когда мир вокруг стремительно менялся. Как и другие искал себе новое место под солнцем. В промежуточный период приторговывал «для пропитания туловища» спиртным сомнительного происхождения и качества в продуктовом киоске на Речном вокзале, принадлежащем соседу по лестничной клетке Чингизу, по происхождению азербайджанцу. Говорил про него так: «Чингисхан жизнь знает, за копейку не убьет».

Я ему отвечал: «А за рубль убьет?»

— За рубль может. Сам руки пачкать не будет. Кореша у него крутые как Скалистые горы. Голову могут отвинтить, если что.

— А ты не боишься?

— А чего мне бояться. Я не ворую. Не пью. В карты не играю. Чингиз — мой друган с армейских времен. Я ему жизнь спас на полигоне в Жуковке, он для меня пойдет на все.

Жена Паши, Липа, нигде не работала. Только усиленно занималась своим духовным развитием. Читала взахлеб «Добротолюбие». Детей у них не было.

Был Паша действительно не пьющий. И не глупый. И не пассивный. Но странный…

Что-то было в нем не так. Сила и слабость, казалось, несмотря на возраст, не нашли в нем компромисса и все еще сражались за первенство в его душе.

А Липа, окончившая биофак МГУ и отпахавшая двенадцать лет в закрытой биохимической лаборатории на бывшем Острове Возрождения в Аральском море, — была еще страннее. Может, яду там какого надышалась или мутировавшую сибирскую язву на себе попробовала?

Да, что-то было и в Паше и в Липе особенное, но в тоже время типичное, национальное, такое знакомое, родное, русское.

Юродство? Наверное.

Не такое, конечно, как во времена Ивана Грозного, с веригами и погремушками, а современное, с пирсингом на гениталиях (о чем мне, смущаясь, как-то рассказал Паша).

Принадлежали они вроде бы к интеллигенции. Паша — во втором поколении, Липа — в третьем, оба были разочарованы в науке, мироздании и в самих себе. Компенсировали они это разочарование с помощью православия. И интеллигентность их как-то незаметно для них скукожилась.