Игорь Шестков - Покажи мне дорогу в ад

Во время переезда случилось несчастье — пропали все лидочкины трофеи. Видимо, грузчики украли заветные ящики. В милицию Лидочка естественно о пропаже не заявила…

Полубезумная старушка-мать часто плакала и умоляла дочь оставить ее в покое. Внезапно обострился приобретенный в студенческие годы гастрит, о котором Лидочка уже забыла. Поседели волосы…

На фоне всего этого у Лидочки началось психическое расстройство. Ей мерещились бывшие сослуживцы, которые внезапно, из ничего, появлялись рядом с ней, дули на нее и умоляли ее возвратить им украденное, совали ей в лицо свои сумки и портфели. Несколько раз она, осознавая свое безумие, пыталась объяснить им, что у нее ничего нет, что все украли. Но зловещие призраки только беззвучно хохотали. А Лидочка шептала им исступленно: «Отстаньте от меня… Украли все… Нет ничего… Только дырявое брюхо осталось… Отвяжитесь… Кровь, кровь из чрева Богородицы…»

Через месяц после начала заболевания Лидочка попыталась покончить с собой — перерезала вены на левой руке в ванне и начала неестественно хохотать. Как филин заухала. Мать услышала хохот, увидела кровь и вызвала скорую. Лидочка загремела в психиатрическую клинику, где повела себя неумно. Вместо того, чтобы помалкивать, тихо и покорно выполнять все предписания и приказы врачей и санитаров и выплевывать лекарства, она лекарства глотала, подробно рассказывала психиатрам о своих кошмарах, а на реакцию и действия врачей реагировала истерически. Хохотала и кричала истошно: «Дырявое брюхо! Кровь в сумочке! Кровь!»

Попытка убежать из клиники не закончилась ничем. Лидочку привязали к кровати. Через четыре месяца она умерла. Залечили.

Всю ночь о словах Георгия думала.

Что захотел — на Аляску он поедет работать и меня с Любкой заберет в эту морозилку! Раньше все в Якутск собирался, теперь — за Берингов пролив. Говорит, не могу больше гнилые московские щи хлебать. На волю хочется. Подальше от Кремля и Старой площади, смердит…

Встала. Сердце давит, на душе тошно.

Хорошо, ни мужа, ни дочери дома уже не было. Поцапались бы как кошки.

Обида меня гложет! Не то обидно, что так рано на пенсию отправляют, обидно, что других не отправляют. Хрячиной — шестьдесят пять. Вечной нашей политинформаторше Авдотьиной — шестьдесят восемь. Пролеткиной пятьдесят девять. А мне пятьдесят семь всего. Девушка. Пять лет как докторскую защитила. Как моя умница дочка шутит, — ливерную, кусочками.

Дочка эта… Тридцать лет, семьи нет и заводить не хочет. И живет с нами. Ходил, ходил хахаль один, доцент с биологического, специалист по физиологии грибов. Про лишайники рассказывал очень интересно. Цветы дарил… Зажарила я как-то свежие опята с рынка — а он есть отказался, да еще обиделся почему-то…

Любка говорит — с папой не то что на Аляску, на Северный полюс поеду. Мне тутошняя голодуха и мутота обрыдли. Тут пока что поймут, тысячелетие проходит, а до тех пор, пока жить по-человечески станут, еще тысячу лет ждать придется.

Да… Обобрали меня на кафедре как липку.

Лекционный курс отобрали еще два года назад. Хоздоговор уже год как не продлевают. Сомов сам ездил к заказчикам, уговаривал, объяснял… На конференцию в Монреаль не пустили, хотя меня персонально пригласили организаторы. Меня-то пригласили, а завкафедры и его зама — нет. В результате, они оба туда ездили и мои результаты докладывали. Барахла навезли горы, а мне — колготки подарили с молодухой, черти старые.

Аспирантов моих так запугали, что они сами от меня к Скребневу перешли. Лаборанта Гужова, уволили за пьянство и воровство. Так ведь он пил и воровал и когда у Фрошмана работал. Один раз керосин в аэропорту продал, самолет взлететь не мог. Четыреста термометров разбил, подлец, чтобы из них спирт высосать. У меня ползарплаты украл из письменного стола. Правда, через полгода вернул.

Напивался Гужов до состояния риз и шел в морозильную камеру спать. Говорил, что «на холоде, очищается душа». Ватниками укрывался и дрых в ушанке, рядом с образцами. Ражи у парня были золотые.

Электронный микроскоп Пролеткиной отдали. В университет марксизма-ленинизма три раза гоняли. В юбилейный сборник статью не взяли. А в конце еще делегировали в научный совет при Комитете по охране окружающей среды. А на закуску — отправили в Госкомиссию по БАМу.

В конце июня принимали. В ложбинах еще снег лежал. А под горячим сибирским солнцем — зеленело все. Красота. Просторы. От нежных листочков пар струился. Лимонницы порхали. Махаона видела божественного. Я букеты собирала, кору у березок гладила. А все остальные в комиссии пульку писали и водку жрали как дьяволы. На дорогу и не смотрели.