Игорь Шестков - Покажи мне дорогу в ад

Что же со мной происходит? Колбаса на постном масле.

Оделся и на улицу вышел.

Не спеша пошел вдоль нашего дома по направлению к универсаму.

Дом у нас длинный, подъездов шесть или семь. Шел вдоль него, ни одного человека не встретил. Да и не хотел, признаться, встречать. Знакомых тут было когда-то… еще узнают, начнутся расспросы, приглашения.

Ощущение — как у пассажиров рейса номер 29, когда они в Бангоре приземлились. Лангольеров однако не слыхать. Несмотря на мороз, из мусорных ящиков несет кислой гнилью. И свет в окнах.

Вышел через арку на Паустовского. Свернул налево. Ни одного автомобиля!

Тьфу, а это что?

Вот автобус пыхтит, тяжело берет подъем, а вот и другой, спускается вниз, подъехал к остановке на перекрестке, забрал двух человек и двинул к Окружной. Жигули, тойоты, форды. Едут себе. Как же я их сразу не увидел? И люди спешат по своим делишкам. Вон мальчишка лет десяти погнал к универсаму, пенсионеры с авоськами завернули в арку, толстая тетка в грязном пальто прошла мимо, обдав меня винными парами. За ней еще одна, видимо, домохозяйка в лисьей шубке и с кожаной сумочкой… алкаш в ужасной засаленной ушанке и ватнике потащился непонятно куда.

Все правильно? Не совсем. Потому что церкви не видно, там, справа, наверху.

Не видно? Не сразу, но показалась и церковка. Кирпич красный, крыша и купол темные. Закрыл глаза и представил, что церковь выкрашена в противный желтый цвет, а крыша и купол — синие. Глянул на нее. Получилось!

Подошел к универсаму. Универсам как универсам. Называется только теперь как-то иначе.

На европейский магазин внутренность этого барака походить не хотела. Чем-то все тут напоминало Большой базар в Стамбуле, только не было в этом русском базаре, ни восточного колорита, ни аромата, ни шика. Универсам было поделен на небольшие ячейки или закутки, в каждом из которых работало по нескольку продавцов в мятых белых халатах. Прошел туда, где продавали мясо. Свинины вегетарианской не обнаружил, не нашел и аккуратных кусков охлажденного свежего мяса, как в немецких магазинах. Ничего похожего на колбасу или ветчину в продаже не было. На огромной осклизлой цинковой доске лежали окровавленные куски свиных туш. Головы, ноги, спины. По ним ползали зеленые мухи.

Продавец отрезал длинным острым ножом куски и предлагал их покупателям. Кидал на весы. Те просили его поменьше или побольше, отсюда или оттуда, капризничали, бранились. Продавец посмотрел на меня и мне почудилось… вот он поднес сверкающий нож к своей бычьей шее, выпучил глаза, ощерился на меня ужасными свиными зубами и с хрустом перерезал себе горло. Кровь хлынула на белый халат и смешалась с свиной кровью лежащей перед ним туши.

Выскочил из мясного закутка и попал в молочный.

Посередине помещения стоял алюминиевый бидон-гигант, из которого толстая продавщица разливала литровым паловником сметану в стеклянные банки покупателей. Рядом с сметанным стояли еще два бидона, с молоком. На деревянном прилавке лежали горки комкастого творога. Продавщица возвещала грозно: «Граждане, в одни руки полкило сметаны, литр молока и полкило творога».

К прилавку вела очередь, человек тридцать пять. Я спросил стоящую в конце старушку, почему нету сыра, и получил такой ответ: «Али ты не знаешь, милок, что в сыре НАТА наны колдуйские прятала. Как поест такого сыру русский чилавек, так одно у него на уме — Володимера Володимирыча загубить. Наны эти спрятаны и в масле, и во всем, поэтому мы только наше молочко пьем, нашу сметанцу ядим и творожок кушаем… Нама ихние разносолы не нужные!»

Ага, подумал я, опять Солнце Володимирыч.

Подумал я это, только подумал, но как-то само собой получилось, что три раза громко сказал: «Патин вор!»

Все стоящие в очереди бабки тут же, как по команде, повернули ко мне свои лица и стали хищно принюхиваться.

А потом… я увидел танец смерти… танцевали… отвратительные склеротичные ноги, когтистые старческие руки, покрытые коричневыми пятнами отвислые груди, морщинистые ягодицы… в середине хоровода возвышалась худая бледная старуха, в руках она держала длинную пирамиду, покрытую слизью. У пирамиды этой был глаз, и глаз этот смотрел на меня… Вместо ног у старухи были длинные сиреневые щупальца с присосками. Из зубастого ее рта высовывался длинный черный язык и жутко качался из стороны в сторону. На прилавке между бидонами уселось белое, широкое чудовище, с какими-то отвисшими до полу белыми мешками вместо ног, вместо рук, ушей, глаз висели такие же белые мешки. Из мешков этих непрерывно сыпалась пудра. За ней танцевала черная старуха, вся покрытая чешуею, со множеством тонких рук, сложенных на груди, и вместо головы у ней была худющая задница с воткнутой в нее морковкой. С потолка универсама свешивалось какое-то болезненно распухшее тело, всё состоявшее из одних покрытых волдырями ног; эти ноги бились одна об другую и неестественно выгибались.