Игорь Шестков - Покажи мне дорогу в ад

Я был один в этой жуткой комнате без окон и без дверей.

Если он прав, и все это построила моя память, то… то все тут должно казаться мне… виртуальным, что ли. А тут — такая пугающая, назойливая даже в синеватом резком свете предметность. Каждую пылинку видно на столе.

Кстати, а откуда свет? Нет ни ламп, ни люстр…

Подошел к зеркалу. Постучал по нему костяшкой указательного пальца.

А потом ударил его головой. Боднул, как теленок.

Зеркало издало такой звук, какой получается когда стучишь по большой двуручной пиле, и она начинает противно вибрировать.

Зачем я ударил зеркало? Заставь дурака богу молиться…

Если я во сне, то мне не должно быть больно. А если меня, пока я спал, приволокли сюда… уж не знаю, кто и как… то больно мне будет и еще как.

Мне было больно. Даже кожу содрал на лбу.

Но с другой стороны, прошептал мне какой-то гадкий голос, это может быть и не боль, а воспоминание о боли… так что ничего ты не определил, ТАК ничего определить нельзя.

— А как можно?

— Сам знаешь.

— Ничего я не знаю.

— Знаешь. Надо умереть. Убить себя. Если очнешься, значит ты был под гипнозом. А если того, пустота, тогда, извини, подвинься. Что, слабо?

Слабо, слабо.

На что же эта омерзительная комната с интересным столом походит?

Ну да, да, на комнату для допросов. Ты тут кувыркаешься, а на тебя полицейские смотрят с другой стороны зеркала, посмеиваются. Или греи.

Дознаватель говорит с потерпевшей.

— Тот? Внимательно смотрите, не торопитесь! Он насиловал вас. Разве такое чудовище можно с кем-нибудь перепугать? Татуировка на лбу. Машина, а не человек. Посмотрите на его руки, его рубашку, на брюки. Переодеться он бы не успел. Может быть, что-то узнаете.

— Не знаю. Там было темно. Может и он. А может и нет.

Тут я посмотрел на свои руки и… не узнал их. Крепче и моложе моих. Загорелые.

Подбежал еще раз к зеркалу и всмотрелся в отражение.

Так… спокойно… это не я. И не похож.

На лбу у меня вытатуировано число 35. Размером с отпечаток большого пальца.

Высокий, худющий парень, лет на сорок меня моложе. Похож на сына фермера с американского Запада.

Грубые парусиновые штаны, помочи… клетчатая рубашка без воротника. Жилетка. Сапоги с шпорами.

Кто же я такой?

Пациент тридцать пять?

Я вам сейчас покажу, кто я такой… схватил стул и начал изо всех сил бить им по зеркалу.

Первые два удара оно выдержало, только опять завибрировало гадко, а после третьего удара неожиданно раскололось… осколки усеяли линолеумный пол.

За ним, как я и ожидал, была другая комната. И эта комната была пуста.

Но в этой, второй комнате, была дверь. И дверь эта была полуоткрыта.

Легко, как испуганный олененок, перепрыгнул разделяющую комнаты перегородку. Подлетел к двери.

Открыл ее… и вышел…

Передо мной простиралась долина, на которой паслись тысячи коров…

Несколько десятков ковбоев пытались загнать их в загон.

Звенели цикады, лаяли собаки, бешено мычали коровы…

Солнце палило немилосердно, но мне не было жарко.

Я ловко вскочил на стоящую неподалеку лошадку и поскакал к стаду.

Как долго я был ковбоем — четыре года, четыре месяца или четыре минуты, сказать не могу. Эта жизнь вылетела у меня из головы. Смутно помню, как клеймили телят. Один ковбой сидел на голове у животного, другой держал его за ноги. Третий клеймил раскаленным до красна клеймом. Пахло палеными перьями.

В какой-то момент я опять очутился в той комнате со столом и зеркалом. Все в ней было так, как тогда, когда я там оказался в первый раз — стерильно… чисто…

Стол сиял, как будто его специально к моему приходу отполировали. Линолеум был вымыт. Зеркало не было разбито… два металлических стула стояли напротив друг друга по разные стороны от стола. На одном из них сидел о чем-то глубоко задумавшийся господин Валентин, ничуть за время моего отсутствия не изменившийся, на другом я.

И вот, морщины на лице гипнотизера вдруг ожили и изобразили иронию, и он спросил меня, посмеиваясь: «Ну как, покатались на мустангах? Видели страусов и броненосцев?»

— В Техасе страусы и броненосцы не водятся.

— Ха-ха… Вы наблюдательны. Похвально. Ну что же, господин странник… Куда подадитесь на этот раз? В кого превратитесь? Вы, признаться, меня очень удивили… Я никак не предполагал, что в вашем подсознании есть место для коров и лошадей… Лассо… револьверы… это так скучно! Был, был у вас в душе какой-то крючочек… может быть особый комплекс или детское воспоминание о Всаднике без головы… Вудли Пойндекстер и Кассий Колхаун… Не спроста вас занесло в Техас. Что-то потянуло вас туда, вниз, как героя «Сердца ангела» тянуло в Новый Орлеан… И конец этого вашего приключения был похож на конец этого частного детектива, хорошо, что вы его забыли. На да ладно… сапожки ваши мы нашли… и славно. Или, скорее, они, сапожки эти трехцветные, нашли вас. И возбудили в вас ложное воспоминание… породили фантомную жизнь, длящуюся четыре года или четыре мгновения… Да-с. Я не Фрейд и копаться в вас не собираюсь. Мало ли что можно в человеке найти? Это ведь свалка! Если охота — занимайтесь этим сами… А теперь, дорогой господин, вынужден вас оставить… Если хотите вернуться в вашу обычную реальность… скажите громко: «Тридцать пятый». И морок кончится. Надеюсь… Только хочу вас предупредить… возвращение это вам не понравится. Вы, кажется, еще не поняли, что «русский вечер», госпожа Рисе и ее гости, да и вся Россия со всеми ее прелестями — ни в коем случае не более реальны, чем ваши друзья-ковбои и телята, которых вы клеймили…