Леонид Юзефович - Филэллин [litres]

Откуда пошла эта ересь, гадать не надо. В беседе с майором Чихачевым я выразил готовность быть доставленным в Петербург, к графу Аракчееву, а Сигов с Платоновым мои слова перетолковали, развели своей ядовитой слюной и из себя выблевали. Им, стало быть, известно о моем желании видеть Аракчеева, так что он, полагаю, и есть эта неведомая персона.

Управители наши в одном не солгали: мастерская у меня вправду была, я ее у Натальи в старой бане устроил. У нее в огороде две бани: одна новая, в ней моются, другая старая, жар не держит, по крышу крапивой и лопухами заросла. Я там завел котел с трубой – нафту передваивать на масло для неугасимых лампад. Мне ее с рыбным караваном в бочках привезли с Печоры. На Печоре есть места, где она из земли выходит. Химии я на Охтенском пороховом заводе обучился, всё остальное – ложь, но начнешь отрекаться, язык немеет опровергать напраслину. Скажи тебе, что у соседа рубль занял и не отдал, мильон доводов сыщешь в свое оправдание, а возведут на тебя, что хотел с него кожу содрать, ремней нашить и торговать ими на Макарьевской ярмарке, так не найдешь, что и ответить. Хотя правды здесь только то, что у тебя ножик есть.

Вдобавок пишут мне богохуление. Оно в том состоит, что, когда при аресте солдаты вытащили меня из дому и в одном халате волокли по улице, я от них вырывался и кричал: “Пилаты! Куда вы меня?”

Кричал, да.

В моих обстоятельствах лучше юродом быть, чем бараном, но судейские пытают меня, кем я себя мню, если казенных людей уподобил Понтию Пилату. Так можно и под христовство подвести.

Еще обвиняют, будто я богохульными словами ругаюсь. Зачитали бумагу от Сигова, что я при нем эти слова говорил.

“Какие?” – спрашиваю.

Следователь отвечает: “Я их вслух произнести не могу, но они у нас тут записаны”.

Показал большой лист, подшит к делу. Сверху листок поменьше, покрывает написанное, чтобы ему не быть на виду. Верхний листок одним краем приклеен к нижнему, отогнешь его, и видны эти слова, они тебе известны – ербондер те пуп и прочее.

“Это, – объясняю, – не про Богородицыно подпупие, как вы, видать, подумали. Эти слова совершенно ничего не значат, таких ни в одном языке нет. Я их сочинил по образцу срамных речений, чтобы когда в гневе захочу облегчить душу, матерно не лаяться”.

Вроде поверили, так новая беда поспела – Сигов с Платоновым через своих шпионов сыскали лихого человека, чтобы меня без всякого суда прямо на тот свет спровадить.

Прошлый год в Кыштымском, купцов Расторгуевых, заводе работные люди бунтовали. Зачинщиком у них был Климентий Косолапов, он со мной в остроге сидит. Арестант, а сторожа и караульные перед ним на задних лапах ходят. Жена к нему приезжала или не жена, черт их разберет, так Косолапов ее к себе провел, ночь целую с ней провалялся, и никто ему слова поперек сказать не посмел. Малый звероват и силушкой не обижен. Убьет, что ему терять? Дальше Сибири не зашлют.

На днях подсел ко мне, клешнями своими взял за горло, но не жмет, не душит. Я шелохнуться боюсь, сижу перед ним ни жив ни мертв. А он улыбается, голос ласковый: “У тебя, – говорит, – ваше благородие, шея жиром не заросла, удавить сподручно будет”.

У меня от страха голос пропал.

“За что?” – шепчу.

Он засмеялся: “Я кузнец, мое дело маленькое. Есть добрые господа, они мне за это спасибо скажут”.

Теперь ночами лежу без сна, слушаю, не идет ли. Знаем мы таких кузнецов – по голове молотом, отзовется золотом. Он в заводе за всю жизнь столько не скует, сколько Сигов ему за мою душу отвалит.

Тем только и укрепляюсь, что твержу из Псалтири: “Прозябоша грешные, яко трава, и поникоша все делающие беззакония”. Бог даст, это всё на Сигове с Платоновым исполнится.

Верю, Господь защитит меня сильной десницей своей, но и на тебя, брат, надеюсь. Не оставь родную кровь, напиши министру юстиции, князю Лобанову-Ростовскому, пусть он мое дело возьмет на контроль, а то не увидишь больше единственного брата.

Вопросные пункты по моему делу составлены так, что на половину из них отвечать нужно одно и то же, а во второй половине ни один пункт не позволяет ответить по существу дела. Поэтому отвечаю не по порядку номеров, а на все пункты разом, за исключением № 8 и №№ 19 и 20.

Я обличил злоупотребления управителей Нижнетагильскими заводами, за что был ими отставлен от должности учителя в заводском училище, а ныне лишен покровительства закона и взят под стражу. В остроге бросили меня в каморку с клопами и тараканами, в баню не водили, отчего тело мое покрылось вередами и пузырями, даже в церковь не пускали. Сторожа, сменяясь, в ночи бессонно жгли надо мной лучину, колодники в нечистой посуде смердящими руками варили мне пищу. В результате утеряно мной здоровье, которое есть первейшее благо жизни, но никто не хочет освидетельствовать мою болезнь, как того требует 109-я глава Высочайшего Уложения.