Юрий Асланьян - Последний побег

Геннадий — стройный мальчик, с подвижным, сообразительным взглядом мелкого грызуна. Его еще не брали, но уже, похоже, использовали. И все-таки Гараев был рад его приходу — на таком холоде даже приближение человека согревало. И не сразу Григорий заметил, что Синицына беспокоит какой-то чирий. Вернее, он вообще не понял, что подменный пришел к нему со своим разговором.

— Я на прошлой неделе стоял на пятом — и ко мне снова приходил Джумаев, тогда он был подменным… Совсем не пойму я этого Учителя! Какого он ходит?

— А что такое? — весело спросил Григорий.

Учителем Джумаева нарекли за его гражданскую профессию. Он был высоким и молчаливым, с красноватыми глазами. Он тоже был «молодым». Синицын покосился на Григория, будто быстро соображая, стоит ли говорить дальше.

— Понимаешь, он не первый раз приходит ко мне… Сначала просто разговаривал, потом по плечу хлопать начал, по ногам. Бороться начинал, чтоб, дескать, согреться. И все сзади обхватить пытался, да прижать…

— А что это значит? — замер Григорий.

Синицын замолчал, он отодвинул слегка боковую раму в сторону и уставился в белый туман и черную ночь… Лицо его вдруг дрогнуло, будто перед слезами.

— Он меня изнасиловать пытался…

— Что-о? — все равно вырвалось у Григория, хотя все он уже понял, но пытался сдержать самого себя, чтобы не назвать это первым.

На зоне есть — и тут что ли?.. Геннадий, встревоженный резким удивлением Григория, заметался по вышке, будто согреваясь. Не этого хотелось ему, но отступать было поздно.

— Он мне, гад, в ухо дышит и шепчет, давай попробуем, один раз… А что попробуем, говорю. Да ты что, не понимаешь, что ли? И руками в брюки лезет… Я едва отбился. Он снова обещал прийти.

Гараев молчал. Он не знал, как сказать — и что. И до каких пор все это будет продолжаться? Разве уже не достаточно?

— Ты успокойся, не нервничай, главное, — выдавил наконец Григорий, — если ты его отшил, то он не будет больше приставать… Ты ведь резко его отшил?..

— Конечно, я этого не боюсь, я просто не ожидал такого… Я испугался, понимаешь? Сначала испугался… Я отшил его.

— Тогда тебе бояться нечего, если отшил… Такой гомосек, что ли? Вот это да… А я думал, они только на зоне бывают. Вот это да… А еще учитель, педагог… В партию вступать хочет.

— Педераст он, а не педагог.

Третий пост производственной зоны был угловым и очень ответственным: между ним и вторым находились двое ворот — автомобильные и железнодорожные. Последние стояли совсем рядом, внизу, в трех метрах от вышки. Правда, при входе или выходе транспорта появлялись часовой второго КПП и его помощник, иногда начальник караула. Третий пост, третий пост… Вот с этой вышки, с этой колокольни смотрел на мир часовой, про которого рассказывал ему Борис. Борис уже дома…

Тот часовой договорился с осужденным: четыре плиты чая за два ножа с выкидными лезвиями. Поскольку у ворот контрольно-следовой полосы не было, он предложил зэку вынести ножи к ним, где бы и состоялась сделка — через щель между створками. Там бы зэка ждал другой солдат, товарищ первого. Но ведь ворота — это часть основного ограждения! Забора! Осужденный подошел к воротам и просунул руку в щель — и вот тут часовой шарахнул по нему из автомата короткой очередью. И поехал в отпуск домой, к родным — на десять дней, не считая времени на дорогу. Стрелять в бегущего осужденного можно только тогда, когда он уже коснулся основного ограждения.

К двенадцати часам, простояв четыре, Гараев начал коченеть, хотя на нем был бушлат, шуба и тулуп, мягкий, с густым серебристым мехом. Десять тулупов на десять постов — очень хорошие тулупы. Только тело все равно болело и немело — не столько от мороза, сколько от всей тяжести, висевшей на плечах. И дырявые валенки ног не грели, поэтому приходилось ходить и ходить по посту, разгонять кровь ступней, прыгать и танцевать, будто игрушка заведенная.

Гараев с хорошим размахом пинал стенку вышки, но боли не чувствовал. Он доставал из карманчика подсумка спичеч — ный коробок с солью и, растирая ее пальцем по льду, подновлял «глазки» на стеклах оконных рам, через которые постоянно следил за трапом, чтобы не прозевать проверяющего или начальника караула. Стекла были белыми-белыми, сверкающими, драгоценными. И он метался под этим колпаком от стекла к стеклу: заглянет — посмотрит, заглянет — посмотрит… Между лопаток и выше, к затылку, металлическим стержнем поднималась уже привычная боль, которая появлялась от позы, когда плечи сами по себе сжимаются, — как у человека, готового вот-вот получить удар сзади. А руки надо держать в рукавах на груди, потому что рукавиц нет. Иногда Гараев начинал стучать зубами и тихо выть.