Борис Ямпольский - Ярмарка

Сияя беспощадной своей бритой головой, Глязер хрипло, приказно выкрикивал: «Дер поер зол гибн брейт!» — и сурово задумывалея над следующей установкой. А Слава, зная свое дело, уже строчил: «Середняк должен дать пролетарскому городу хлеб и в союзе с бедняком и рабочим классом против кулака и мирового империализма, монолитно идти в нерушимых рядах вперед и вперед, к светлой цели — коммунизму!»

Громким, срывающимся подростковым голосом Слава ликующе прочитывал Глязеру написанную фразу, и тот согласно кивал головой и только делал единственную поправку: «Надо: в союзе с бедняком, под руководством коммунистической партии».

Однажды Слава написал фельетон и пришел к редактору. Тот, читая фельетон, смеялся, так смеялся, что бритая голова его, апоплексически красная, как помидор, покрылась капельками пота, и он долго не мог отдышаться, а когда отдышался, то сказал Славе, что фельетон не пойдет.

— Но ведь вы смеялись? — удивился Слава.

— Но каким смехом я смеялся, пяточным...

И тогда Слава сразу написал роман. В том романе участвовал старый аптекарь, тайно торгующий гашишем, польская графиня-красавица, про губы которой было сказано: «оранжевое гнездо поцелуев», немецкий капитан Лойда в бежевом котелке и наглухо застегнутом черном рединготе, чья капитанская каюта обклеена обнаженными красавицами всех цветов кожи, среди действующих лиц был и китайский бой, индийский раджа, один цадик, и один монах, и еще там был автомобиль «роллсройс» и пулемет «максим». Действие происходило в Варшаве, Гонконге и Жмеринке. Роман не напечатали, и Слава пошел работать в уголовной розыск и скоро стал работать следователем по важнейшим делам, и в Киеве на Андреевском спуске про него говорили, что он стал шишкой.

Я подошел ближе, и одна старушка сообщала другой:

— Банно-прачечный трест много потерял в моем воображении.

На что другая ей отвечала:

— ОБХСС много потерял в моем воображении.

Так они беседовали, пока я не вошел в их тень, и тут они обратили свои лица на меня.

Я спросил, где мне найти Розалию Яковлевну Черномордик.

— А зачем вам нужна Розалия Яковлевна Черномордик? — спросила одна.

— Кто вы такой? — спросила другая.

Они собирались дорого продать мне тайну Розалии Яковлевны Черномордик.

— Я товарищ ее сына.

— Какого сына? — спросила одна.

— У нее шесть сыновей, — тут же сообщила другая.

— Ростислава Петровича, — сказал я.

— Ростислава Петровича! — воскликнули обе сразу.

— Вы хотите сказать, Славика, — догадалась одна.

— Чего же вы сразу не сказали! — закричала другая.

— Розалия Яковлевна Черномордик больна, — сказала одна.

— Очень, очень больна, — добавила другая.

Старушки подпрыгивали, как воробушки, они забегали вперед друг перед другом, указывая мне путь вниз по узкой каменной сыроватой лестнице в кухню, полную оцинкованных корыт и белья на веревке, а потом еще маленьким, темным коридорчиком в большую сумрачную комнату, с одним окошком над самой землей, в которое видны были лопухи и осколки разбитой шампанской бутылки, на одной травинке повис панцирь умершего кузнечика.

— Кто? Кто там? — слабо спросили из сумрака полуподвала, и эхо откликнулось в далеких годах.

— Розалия Яковлевна, это товарищ вашего сына Славика.

— Славик! — закричали из сумрака. — Сынок мой любимый!

— Это не Славик, это товарищ Славика, — сообщили старушки, подведя меня к большой ореховой кровати, на которой в тряпье ватного одеяла лежала больная.

— Славик, сыночек мой, ты все-таки приехал! Мне снился дивный сон, как мне теперь хорошо!

— Да, — тихо сказал я.

— Мне хорошо не потому, что мне хорошо, — закричала она, — а мне хорошо потому, что тебе хорошо, что мне хорошо, — и, не дав мне ничего сказать, она тут же стала сообщать мне фантастические новости.

— Славик, сын у нашей соседки разбойник, сказочно богат, он торгует голубями. Он выходит на улицу и останавливает такси. — Глаза ее округлились от ужаса. — И он садится в такси и едет. Куда он едет? — спросила она, и глаза ее тихо сомкнулись, она заснула.

— Розалия Яковлевна очень любознательна, очень, очень, — сказали старушки. — Славик, как уехал, так ни разу не приезжал. Что, он так занят там, он государственный человек, да? Я слышала, что он большой профессор, во всех науках знает толк. Ах, Славик, Славик, какой это был милый, деликатный и кроткий мальчик, чисто бархатный мальчик, никогда в жизни я бы не сказала, что он станет прокурором, и в мыслях не раскладывала. Сколько он получает жалованья, Славик, ну хотя бы к примеру, я не хочу точно, к примеру?