Моника Саболо - Саммер

В первый раз квартира показалась мне чистой и безликой, и я даже поверил, что тут уж все будет спокойно, приятно… Так, в общем, первые недели и было.

А потом как-то ночью что-то случилось, и кран начал подтекать. На утро я стоял на кухне в луже воды. Трубы, спрятанные в шкафчике под мойкой, уходили в стену. Я старался найти протечку и думал обо всех этих металлических кишках, которые спускаются вниз вдоль перегородок, уходят прямо в землю, пересекают подземные плато и дотягиваются до потаенных рек и озер. Мне казалось, они уже достигли ледяных гротов, где из стен сочилась вода, которая теперь заливала линолеум в моей съемной квартире — собирая ее, я ползал на карачках в трусах и мокрой футболке. Набив себе косяк, я выкурил его, сидя на кровати; уперся взглядом в шкафчик — мне казалось, там поселилось склизкое животное, угорь с землистой кожей, свернувшийся калачиком. Еще не было и девяти утра.

После случившегося прошло несколько месяцев, и одна девочка из выпускного класса подошла ко мне у школьного стадиона; она щурилась, глаза у нее блестели из-под ресниц. Она склонилась ко мне, и я сжал в кулаке травку, которую собирался поджечь.

— Некоторые говорят, что так вам и надо.

Я удивился не жестокости слов выпускницы со змеиными глазами, а тому, что о нас говорили так, будто знали, что с нами случилось. Как сейчас вижу ее руки с облупившимся лаком на ногтях. Они с сестрой не дружили и никогда не оказывались в одной компании, в той, где все девушки красивые — с нежными чертами лица, в светлых облегающих джинсах — и пробивные: они носят учебники прямо в руках и им на все начихать.

Я заглянул в ее горящие глаза. Конечно, я понимал, что означало это «вам». Она имела в виду нашу семью, нас, Васнеров. Моего отца, Томаса Васнера, того самого адвоката, что защищал политиков, олигархов и тех, кто уходил от налогов, — всякий сброд, который, по всей видимости, плевать хотел на законы и на общество, — и, в конце концов, стал таким же. Но она имела в виду и маму — самую красивую и таинственную из всех известных мне матерей, и, конечно, меня, хотя я-то как раз мог считаться в семье паршивой овцой. За мной уж точно водились ужасные грехи, вызванные нездоровыми наклонностями. Даже Алексия, подружка сестры — та, о которой сплетничали, что она бегает по ночам к мальчикам в интернат, — когда выходила из туалета для девочек, застегивая на ходу джинсы, ударила меня по плечу и засмеялась: «Ты, маленький извращенец, хватит пялиться».

Девчонка из выпускного пристально смотрела на меня, втянув шею в пуховик; руки она засунула в карманы:

— Ничего просто так не бывает, — добавила она тихо, как гадалка над картами.

Я ничего не ответил и ушел, сжимая во влажном кулаке травку, — мне тоже казалось, что мы все-таки в чем-то виноваты. Я, конечно, не знал, что именно произошло — я и сейчас этого не знаю, хотя прошло столько лет; столько всего напечатали в газетах, показали по телевизору. И пока психологи рассуждали о «потерянном поколении», по берегу озера рыскали криминологи в плащах — они тыкали пальцами в сторону леса.

В тот год я постоянно замечал девчонку со змеиными глазами в школьных коридорах или около стадиона. Она махала мне рукой или просто кивала, и я чувствовал себя не в своей тарелке, словно мы дружили прежде, но я почему-то бросил ее. Она казалась мне материализовавшимся отражением сестры, вернее, ее двойником наоборот, посланным жестокой и ироничной судьбой: волосы девчонки были тусклыми, а пуховик давно вышел из моды. Сейчас я думаю, что роль двойника исполнял я, что я тоже казался странным и потерянным: ходил с виноватым видом, сутулился, избегал людей, был постоянно обкуренным.

В сентябре Саммер не вернулась. Озеро потемнело, из светло-голубого сделалось темно-серым, почти металлическим. Небо стало ниже, оно напоминало сеть, вместо рыбы наполненную дождем и электричеством. Кто-то запер дверь в комнату сестры, но по средам приходила уборщица, пылесосила и тщательно вытирала пыль с коллекции кристаллов и засушенных роз, над которыми висели пришпиленные кнопками фотографии — сестра в окружении подружек; все в облегающих платьях, смеются. На некоторых снимках волосы лезли им в глаза. Как-то утром я открыл дверь и пошел босиком по бежевому ковру. Посмотрел на кровать под покрывалом в цветочек — в центре она немного просела; комнату заливал нестерпимый свет, и мне казалось, что все вокруг поскрипывает от чистоты. Я снял со стены одну фотографию и сжал кнопку в руке, ощутив колкий поцелуй; на снимке были Саммер с Джил, они стояли в обнимку, смотрели в объектив, щурились.